Так уж вышло, что именно в этот момент мне удалось выхватить микрофон из рук разговорчивого психолога-сексолога Шахиджаняна (у нас с ним был один на двоих микрофон) и сказать, что Иванникова – несчастная женщина, потому что на ее трагедии пиарятся такие вот (я показал рукой на тех то ли четверых, то ли пятерых) фашисты. Я так и сказал: «фашисты», – и сам вздрогнул, потому что сам не поверил в то, что произнес это слово применительно к русским, имея в виду ровно то, что имеют в виду, произнося это слово, всевозможные правозащитники, либералы, нерусские националисты и прочая русофобская публика.
Остаток передачи я просидел, уже не слушая дискуссию и не принимая в ней участия, а думая о том, что произошло.
Всю сознательную жизнь я вздыхал по временам, когда лидер страны мог поднять на торжественном приеме в честь Победы тост за русский народ как самую выдающуюся нацию из живущих в стране, а в гимне пелось о том, что народы страны сплотила навеки великая Русь. Всю сознательную жизнь меня коробило от словечка «россияне», а когда я начал работать в газетах, самым большим удовольствием для меня было, ругаясь с корректорами, отстоять в тексте заметки слово «русский», не давая его заменить словом «российский» или «россиянин». Далее, я, будучи реалистом, прекрасно понимаю, что демографическая ситуация в стране такова, что завтра-послезавтра нерусских в той стране, в которой всегда подавляющее большинство жителей было этническими русскими, станет значительно больше, чем нас, русских; кроме того, если сегодня азербайджанцы торгуют на рынках, таджики кладут кирпич на стройках, киргизы подметают московские дворы, то завтра их дети, закончив университеты, займут те места на всех этажах российского (уже действительно именно российского) мироустройства, будут говорить по-русски с акцентом и есть шаурму из фарфоровых тарелок ломоносовского завода имени Гейдара Джемаля. И эта мысль о нерусском будущем русской страны тоже, в общем-то, тревожит.
Я не менял своей позиции на этот счет. Для меня всегда были тошнотворны истерики по поводу «русского фашизма», «таджикской девочки» и прочих подобных вещей. На любые подобные речи срабатывал рефлекс, как в известной байке про желтую повязку датского короля. А тут – бабах! – и сам начинаю визжать «Фашисты», как распоследняя Алла Гербер. Почему?
Тоже рефлекс, если честно. Когда группа частных лиц – не важно, симпатичных персонально мне или нет, – берет какую-нибудь общую ценность и провозглашает ее своей ценностью, будь то «Наши» с Гагариным, РПЦ с адмиралом Ушаковым или, как сейчас, тусовка профессиональных патриотов, взявшаяся защищать русских так, что дым столбом стоит, – когда они эту ценность присваивают, а ты в их группу не входишь, возникает вопрос «как быть?». И ответ на него только один, по-моему, – отойти в сторону, не мешать ребятам резвиться. Ты один, а их много. Без вариантов.
