Но большого облегчения я не испытал, ведь теперь предстояло перейти к самому важному и в то же время щепетильному вопросу. В голове моей все еще варилась каша из обрывков разрозненных мыслей и ассоциаций, поэтому, не долго думая, я рубанул с плеча:
— Тогда остался последний вопрос — что мы будем делать с созданной Вольфаром станцией «Бантам»!
Подобное откровенное указание на столь трепетный предмет было сравнимо с качественным ударом по корпусу, когда у противника перехватывает дыхание. Я не стал ждать, пока оно восстановится, и в который раз повернулся к Принцу, но теперь уже по делу.
— А вот по этому поводу я хотел бы услышать мнение Вашего Высочества.
Несмотря на внешнюю нейтральность, вопрос, обращенный к Принцу, был более чем дерзким — кто я вообще такой, чтобы чего-то от него «хотеть бы»?.. И мгновение он явно колебался: не стоит ли меня проигнорировать, но все же удостоил ответом, заговорив впервые с начала Совета (забавно, но мы полностью поменялись ролями — раньше я старался не проронить ни слова, теперь — он).
Итак, Принц разразился витиеватой тирадой на родном языке, переводить которую у меня желания нет. Смысл ее заключался в том, что он ничуть не обязан оповещать всех и каждого о своем мнении, а вот с моей стороны наблюдается либо непроходимая глупость, либо крайняя степень фарисейства.
От оскорбления я, понятно, остолбенел и все такое, но в голове вдруг прояснилось… Собственно, ничего неожиданного не произошло. Своими поступками я бросал Его Высочеству вызов, а он лишь сообщил: пожалуйста, принимаю! Нелюбимый же керторианский был выбран им для того, чтобы неотчетливее показать: кто на кого тявкает!..
Выбор у меня был невелик: проглотить пилюлю и отступить или ринуться в открытый бой. Но тут меня разобрало любопытство — а что думают остальные? Я чуть качнул головой Принцу: подождите, мол, немного, и отвел взгляд от его невозмутимого лица… Казалось бы, по правилам я должен застать в зале девять безразличных соляных столпов. Но самое поразительное, что настоящее, подлинное безразличие наблюдалось лишь у барона Данферно. Наиболее выразителен был Князь Марандо, чьи мелкие, резкие черты прямо лучились довольством; остальные же колебались в диапазоне от пренебрежения — зарвался и получил (барон Рагайн) — до явного сожаления о моей участи у Креона, для верности даже показавшего: осаживай!.. И только одно лицо выражало непоколебимую уверенность в том, что я не отступлю, и сейчас мы сцепимся с Принцем по-настоящему. Это было лицо моего дяди, чертова титана мысли и знатока тайников души!
