Я определил, что эта массивная особа есть не кто иной, как моя тетушка Далия, по запаху одеколона, которым были смочены ее виски, хотя не растерялся бы и без одеколона: колоритные охотничьи ругательства, которые сорвались с ее уст, сразу вывели меня на верный путь. Мы полетели кубарем на пол и даже, наверное, покатились, ибо я вдруг обнаружил, что столкнулся с Родериком Сподом в простыне, а он, когда я его в последний раз видел, находился в другом конце комнаты. Без сомнения, объяснить это нетрудно: мы катились в направлении норд-норд-ост, а он — в направлении зюйд-зюйд-вест, потому и встретились примерно на середине диагонали.
Опомнившись, я заметил, что Спод держит тетю Далию за левую ногу, а ей это, видимо, совершенно не нравится. Она задохнулась, когда налетевший на нее племянник врезал ей поддых, но сейчас начала приходить в себя и обрела способность негодовать. Ну и досталось всем от этой пламенной натуры!
— Что это за вертеп! Что за дом умалишенных! — полыхала она. — Здесь все с ума посходили? Сначала навстречу мне по коридору несется Виски-Боттл, как ошалевший мустанг. Потом ты норовишь пройти сквозь меня, будто меня и не существует. А теперь этот джентльмен в бурнусе щекочет мне щиколотку — в последний раз такое случилось со мной на охотничьем балу в двадцать первом году.
Видимо, ее недовольство каким-то образом пробило путь к ушам Спода, в нем проснулось что-то доброе, потому что он отпустил теткину ногу, она встала и принялась отряхивать свое платье.
— А теперь будьте любезны объяснитесь, — велела она чуть более спокойно, — я требую. Что здесь происходит? Что все это значит? Кто этот идиот под балахоном?
Я представил их друг другу.
— Разве вы не знакомы со Сподом? Мистер Родерик Спод, миссис Траверс.
Спод наконец-то стянул с себя простыню, но картина по-прежнему была на месте, и тетя Далия с изумлением на нее уставилась.
— Ради всего святого, зачем вы надели себе на шею картину? — спросила она. Потом добавила, слегка смягчившись: — Впрочем, носите на здоровье, если хочется, только она вам не идет.
Спод ничего не ответил. Он шумно дышал. Я не винил его, заметьте, — на его месте я бы тоже шумно дышал, — однако мне было от этого не слишком уютно и хотелось, чтобы он перестал так дышать. Он также буравил меня взглядом — хорошо бы и буравить перестал. Красный, как рак, глаза выпучились, а волосы — странно, но почему-то казалось, что они стоят дыбом, ну в точности иголки на влюбленном дикобразе,
