Игра шла в задней комнате, которая была больше передней. Она начиналась в восемь утра, когда открывалась мастерская. Первым появлялся Арти. Он был сродни часовому механизму. Приходил до ребят, а иногда даже раньше хозяина Джимми. Поскольку Джонни был здесь пятым колесом в повозке, утром в субботу его посылали в конец квартала, в ресторан Пита за кофе и сигаретами. Ему нравились эти утренние часы по выходным: город только-только просыпался, и улицы еще пустовали — лишь хозяева лавок готовились к предстоящему дню и трудились Как муравьи. Во всем этом чувствовалось нечто очень чистое, ясное и безмятежное. Как только Джон ни переступал порог, Пит принимался готовить контейнеры с кофе. Говорить ничего не требовалось. Заказы повторялись каждую субботу: для Джимми с молоком и одним кусочком сахара, для Арти черный без сахара, для ребят обычный (с молоком и двумя кусочкам сахара).
К тому времени, когда Джонни возвращался в мастерскую, начинался первый круг игры в «двадцать одно». На входных дверях висел небольшой колокольчик, и хозяин слышал, когда приходил клиент. Требовало большой сноровки бросить игру, выйти к посетителю, а затем возвратиться и продолжать как ни в чем не бывало. Но по субботам Джимми пользовался дополнительной роскошью — помощью Мики, который вот уже несколько лет работал в мастерской. Парень не только умел справляться с механизмами, знал, как починить обувь, он был еще и знаком с клиентами. Джимми гордился тем, что мог отыскать ботинки, не глядя на квитанцию. Мики присматривался к нему и перенял это. По субботам он практически заправлял мастерской. И пока старший из приятелей занимался клиентами, Джонни чистил обувь. Ребята жили ради этих суббот.
В десять появлялись Вито с Кармин, начиналась игра в крэпс.[15] К тому времени задняя комната наполнялась людьми, и там собиралось не меньше десяти человек. Дым висел такой, что не разглядеть себя, и царил полумрак: лампы горели только по углам, где шла игра, — ни дать ни взять притон. Все говорили разом, и деньги переходили из рук в руки со словами: «На этот раз двадцаточка моя» или «Ваши не пляшут!» В редких случаях ребятам разрешалось заходить в заднюю комнату, обоих очаровывала открывающаяся там картина.
Их любимцем был Вито. Вито считался крутым. Одевался всегда безукоризненно и, прежде чем приступить к игре, каждый раз задерживался в мастерской, чтобы отполировать обувь. Он не просто давал хорошие чаевые, хотя и это кое-чего стоило. Он еще обращал внимание на ребят, проводил с ними несколько минут, интересовался их жизнью. В то время как для других они были просто пацанами. Но все изменилось после того, как Мики вдруг сказал, что Джонни — «мэр Лексингтон-авеню». Теперь каждый хотел, чтобы его ботинки почистил лично «его честь». Джонни поначалу расстраивался: ему казалось, что он занимается обманом — ведь этим прозвищем священник наградил не его, а Мики. Но неприятные ощущения отступили, как только карманы стали разбухать от денег.
