— Тебе что, мужик, больше всех надо? — тут же услышал он стандартное приглашение.
— Ну, больше — не больше, а кое-чего неплохо бы, — равнодушным тоном ответил Сергей и тут же, безо всякого перехода, резко ударил самого мощного каблуком в коленную чашечку, а потом, не давая опомниться — ребром ладони в основание шеи. Так, — подумал он механически, — один имеется.
Когда оставшиеся двое поняли, что уже началось, Сергей принял низкую стойку и иронически оглядывал компанию.
— Имеются еще кандидаты на соискание? — ласково поинтересовался он и, как бы между делом, уклонился от удара ноги. Впрочем, уклонился лишь на самую малость — чтобы, захватив ее ладонью, резко дернуть вверх. Да, сопляки и есть сопляки. И волком выть хочется, и хвост щенячий. Он сразу, еще до того, как поднялся, смекнул, что драться всерьез эта молодежь не умеет, а умеет только издеваться да калечить. Даже армейской десантной подготовки оказалось против них вполне достаточно.
— Мотаем отсюда! — скомандовал один из парней, по всему видать, самый сообразительный, тот, чья очередь была первой. — В натуре, на каратиста нарвались, так твою налево!
Сергей чуть отодвинулся и будничным тоном произнес:
— Нет уж, детишки, слегка погодите. Сперва извинитесь перед дедушкой и бабушкой. Мне любопытно, умеете ли вы это делать? Потом поднимите и подайте очки, а после, так уж и быть, уматывайте. А то ведь я вас могу и не отпустить. Вот так-то, братцы-поросятки.
Ему было противно. До тошноты, до резей в желудке. Он молча наблюдал, как выполнялись условия капитуляции. Потом так же молча позволил парням удалиться. После чего пришлось выслушивать благодарности супругов, молча кивать распалившемуся деду, мечтающему лично покосить эту мразь из пулемета. Отворачиваться к мокрому окну от внучки («Поблагодари дядю! Скажи дяде спасибо! Он нашего дедулю защитил. Дядя хороший!»)
Сергей бы с радостью ушел в другой вагон, но оставалась еще вероятность, что вернутся молокососы — брать реванш. Ничтожно малая вероятность, Но все-таки… Назвался груздем — полезай в кузов.
Неужели эта скучная, банальная сцена окажется последним его здешним воспоминанием? Грустно, коли так. Грязь, пошлость, наглость… Повсюду, со всех сторон. И в то же время Старик прав — как разделишь на овец и козлищ? Но его трясло точно в лихорадке. И он даже не мог понять, кто сильнее обжег ему душу — шкодливые пацаны или вот эти милые старички, радеющие о пулеметной справедливости и так униженно благодарящие?
