Да еще базар с Лехой настроение подпортил. Чуть было не подумали, что он трус. А может, и подумали? Кто их знает? Мало ли что у ребят на уме? Хорошо хоть, он быстро поправился. Правда, все равно неуклюже получилось. Ладно, остается надеяться, что это пустые страхи и никто ничего такого не думает. Иначе дело дрянь. Хоть от тренировок отказывайся.
А с другой стороны, если их накроют — тогда прощай все. Тут уж по первое число всыплют. Тайная Деятельность, да еще в сообществе. Тогда ни о каком Стажерстве и речи быть не может, да и с Помощников их всех погонят как щенков веником. И очень вероятно, вся эта история кончится Первым Этажом. Туда ведь отправляли и за куда меньшие провинности. Слишком многим приходится рисковать. Не отказаться ли? Но поздно теперь отказываться. До завтрашнего дня он ребят не увидит. И что тогда получится? Если их завтра заловят, придется отвечать наравне со всеми.
Никто не станет разбираться — хотел он, не хотел, курил, не курил. Может, не ходить завтра на тренировку? Притвориться больным, к примеру. Но если ребята засыпятся, то подумают, что именно он их заложил. В самом деле, подозрительно. Сперва завел гнилой базар, потом вообще закосил тренировку. Здесь и ежику понятно, кто. Хотя есть тут и еще одна сторона. Ну, заловят их всех, кроме него — точно уж снимут с Групп, а то и на Первый Этаж задвинут. Значит, он, Костя, их больше никогда не увидит. Как и они его. И они могут думать про него все, что угодно — он этого никогда не узнает. Стукачом его никто не обзовет (то есть он не услышит), в морду не плюнут (не придется утираться). Не говоря уже о месиловке. Не будет никакой месиловки.
И вот это — самое страшное. Если такое случится, как дальше жить? Навсегда остаться предателем? Уж лучше тогда Первый Этаж.
Ну что ж, делать нечего, риск — дело благородное. Как все, так и он. Тем более, ужасно все-таки хочется подымить. Ведь когда-то же он курил. Иначе откуда он помнит сладковато-горький дым в горле? Не только в голове, всей грудью, всеми легкими помнит. Помнит даже, как все это было в первый раз.
Он накурился до одури, у него кружилась голова и слезились глаза, какая-то сила тянула его книзу. Но у него все-таки хватило духу (да и глупости) заявиться в таком виде домой. Было шесть часов вечера, на улице уже темнело — осень, и оттуда, из грязно-синих сумерек доносился нудный лязг трамвая. А мама тогда размораживала холодильник. Он увидел пустое нутро холодильника сквозь стекло кухонной двери. И хлопнулся на пол.
