Если бы это был не телефонный разговор, Китти расцеловала бы ее. Но, дойдя до конца списка родственников, она забыла о тете Розе.
Вчера, протиснувшись сквозь толпу репортеров, осаждавших дом, Китти и Дафна поехали на свидание к матери, а затем на встречу с адвокатом. Кэткарт пытался перенести судебное разбирательство, но все безрезультатно. Слушание дела было назначено на понедельник – ближайший день приезда нового судьи. «Давайте расценивать это так, – сказал он сестрам. – У нас будет больше времени, чтобы подготовиться». Он умолчал лишь о том, что если Лидия будет по-прежнему хранить молчание, адвокат не поможет ей.
В пятницу вечером Китти внезапно обнаружила, что сделала все намеченное. Передышка обрадовала и испугала ее. Кафетерий был закрыт, Уиллу она отправила в отпуск на неопределенный срок. Поставив чайник, Китти вдруг осознала, что не в силах больше сдерживать горе и откладывать серьезный разговор с сестрой.
Поставив на поднос чашки, она отнесла его в гостиную, где Дафна возилась с бумагами и записками, разложенными на столе: она начала осторожно расспрашивать родных и друзей о жизни родителей, пытаясь выудить хоть какую-нибудь информацию, полезную для мамы. Отец мертв… но Дафна твердо решила помочь матери выбраться из тюрьмы.
И все же кое-что сестре необходимо знать.
– Тебе чай с молоком или с лимоном? – спросила Китти, передавая Дафне чашку с ароматным дымящимся напитком. – Я забыла, что ты больше любишь.
Дафна вскинула на нее глаза.
– В последний раз ты интересовалась моими пристрастиями, когда мама запекала форель, которую папа поймал на озере. Помню, ты осведомилась, что я предпочитаю: голову или хвост?
Китти слабо усмехнулась и села в кресло напротив.
– Не знаю, как ты, а я не могу есть то, что смотрит мне в глаза.
Она старалась держаться так же, как обычно. Если только слово «обычно» вообще применимо в данном случае. Нормальная, спокойная жизнь сейчас казалась Китти далекой страной, где она когда-то жила и куда уже не вернуться. Только юмор поддерживал ее все эти дни. Мрачный черный юмор, больше напоминающий издевку. Но злословие помогало Китти умалчивать о том, что знали и понимали обе сестры: то, что заставило мать совершить убийство, связано лишь с их семьей. Это зло, невидимое для посторонних, но его можно выявить и обезвредить.
Дафна уронила голову на руки – воспоминания детства нахлынули на нее. «Если бы наша семья была дружной и сплоченной, Дафна была бы главным хранителем семейных традиций», – подумала Китти. Из троих сестер только она до сих пор верила в сказку об их безоблачном детстве. Способность представлять все в розовом свете, наверное, и сделала Дафну талантливой писательницей. Но она так и не поняла, что толкнуло мать на убийство. «Да, переработанный роман становится только лучше, а вот семейная история – еще запутаннее», – мрачно размышляла Китти.
