Осиротевшие после смерти матери сыновья Джима.
У Фэнси как-то странно екнуло сердце.
Ведь они запросто могли быть ее детьми.
Она тут же выбросила из головы эти дурацкие материнские затеи. Она ничего не знает о воспитании детей. И знать не хочет.
Усилием воли Фэнси заставила себя наконец вернуться к съемкам. Ален метался взад-вперед по пляжу, орал на девушек, позирующих теперь в коротких белых шелковых платьицах, а заодно орал и на Клода, чтобы тот не путался у него под ногами. Бросившись на песок, Ален театральным жестом поманил пальцем моделей и заставил их встать над ним полукругом. Камера бесстыдно щелкнула, выхватив по большей части не платья, а голые ноги и бедра.
Фэнси вовсе не нужны были такие снимки.
Клод от ярости подпрыгивал, и его оранжево-красная шевелюра моталась при этом из стороны в сторону наподобие помпона.
Фэнси понимала, что обязана успокоить Клода и приструнить Алена. Прежняя, уверенная в себе, непоколебимая Фэнси сейчас ринулась бы на пляж и напомнила Алену, что она платит ему сумасшедшие гонорары за фотографии, которые можно будет поместить в журналах мод, а не в «Плейбое». Но новая, уязвимая Фэнси была сейчас слишком поглощена собственными переживаниями и странными фантазиями, чтобы поднимать шум из-за работы.
Краешком глаза Фэнси заметила, как мать и бабушка с соседней виллы унесли малышей в дом.
Она чувствовала себя опустошенной и разбитой. Прошло еще несколько секунд – и вот Фэнси, до сегодняшнего дня гордившаяся тем, что почти никогда в жизни не плакала, из-за слез не могла разглядеть ни яркого пятна шевелюры Клода, ни черной фигуры Алена, ни даже белоснежных платьев на длинноногих девушках.
– Фэнси-и-и! – истерически заверещал Клод и, увидев, что она повернулась в сторону дома, вприпрыжку поскакал к ней. – Фэнси-и-и!
Но для нее вокруг не существовало ничего и никого.
Съемка была забыта.
Влажная атмосфера вдруг превратилась в разреженный горный воздух, и ей стало трудно дышать.
Она опустилась на ступеньки, пытаясь вспомнить, когда в последний раз виделась с мамой.
Сузив потемневшие глаза и насупившись, Джим Кинг устремил немигающий взгляд на элегантный гроб Хейзл Харт. Его мучило смутное чувство вины, поскольку все присутствующие на похоронах наверняка приписывали его напряженность глубочайшему горю. Все они жалели его, считая благородным и высокопорядочным человеком. Разумеется, он был им благодарен за такую оценку, и, разумеется, он был рад, что они не могли прочитать терзавшие его на самом деле чувства.
