– Оставь у себя, – гневно отрезал он. И отвернулся.
Сморгнув слезы, она смотрела, как полицейский подтолкнул Джима на заднее сиденье машины.
Они отъехали, и Фэнси провожала машину глазами, пока та не исчезла из виду.
Джим так ни разу и не обернулся.
Нью-Йорк стал другим.
Совершенно несчастная, Фэнси ехала в Сохо, на прием у Клода. Дорога в этот предвечерний час была запружена, и роскошный лимузин медленно двигался в плотном потоке машин.
Нью-Йорк превратился для Фэнси в город чужаков. Даже ее собственная жизнь казалась ей жизнью незнакомого человека. Она по-прежнему была любимицей репортеров светской хроники и завсегдатаем презентаций и приемов, но для нее самой все вокруг стало холодным и враждебным. Даже те улицы, которые раньше она так любила, стали безликими и бесцветными.
Она вернулась на свою блестящую сцену, но все ее движения были заученными, механическими, как у плохой актрисы во второсортной пьесе. Только теперь она не была глуха к боли. Без Джима все ее существо наполнилось какими-то новыми, необычными для нее желаниями и тревогами.
Фэнси полжизни бы отдала, лишь бы не ездить сегодня на эту вечеринку к Клоду. К сожалению, она не могла позволить себе такую роскошь.
Солнце палило нещадно весь день, и город буквально плавился. Фэнси вернулась из Парди почти месяц тому назад, но до сих пор не могла привыкнуть к жаре. Она плохо себя чувствовала и злилась на все и всех.
Не могла она вновь привыкнуть и к этому сумасшедшему ритму бесконечных приемов и полетов в Париж и обратно. Она не могла сосредоточиться, не могла работать. И тем не менее загружала себя еще больше, чем прежде, иначе тоска по Джиму свела бы ее с ума.
Он не позвонил. Она бы душу продала за одну-единственную открытку с рассказом о его коровах.
Друзья и коллеги считали, что на нее так подействовала смерть матери. Только Клод знал, почему она срывалась с места всякий раз, когда звонил телефон. Только Клод знал, почему ее голос становился глухим и безжизненным, когда в очередной раз оказывалось, что звонит не муж, а кто-то другой.
Водитель Фэнси свернул в квартал, где жил Клод, и она тяжело вздохнула, увидев толпу у гигантских ярко-красных дверей дома. Крошечная улочка – ее как раз начинали реставрировать – была известна своими модными магазинами и кафе, но людей, толпившихся на тротуарах, интересовал только светский прием у Клода.
Все здание было залито яркими огнями. Прожектора вспыхивали под навесами, отделанными кистями в викторианском стиле. Пожарная лестница переливалась красными лампочками. Громыхала рок-музыка.
