Ему вдруг пришло в голову, что эти ее чертовы сапоги, наверное, значительно дороже одной из его коров.
– И ты решила, что это единственный способ выбросить меня из головы, – с горечью низко протянул он.
– Ты и вправду так думаешь? – Глаза ее наполнились болью.
Но Джим, не услышав отрицания, решил, что вычислил ее. Итак… он был прав: она использует его исключительно ради секса, просто потому, что ей одиноко.
Что-то похожее на ненависть подступило к самому сердцу. Ведь ему недостаточно секса. Ему нужно намного больше.
Она расстегнула наконец все пуговички на своей шелковой блузке и стряхнула ее с плеч. Разорванный бюстгальтер тоже полетел на пол. Кончики обнаженной груди заострились; оставшись в одних галифе, она казалась такой прелестной, что он забыл о своем гневе.
В паху полыхнуло жаром.
Он любит ее. Всю жизнь любил.
Для глупца вроде него спасения нет. Она снова бросит его – точно так же, как много лет назад. Оставит на губах поцелуй – и распрощается с милой улыбкой. А его удел – до конца своих дней гореть в адском пламени.
Галифе скользнули вниз, но он успел подхватить их у ее колен и сам стащил с длинных, стройных ног.
Она сорвала с него рубашку, расстегнула ремень. Провела пальцами по молнии на его джинсах, и от этого легкого прикосновения он содрогнулся.
В следующий миг и его джинсы оказались на полу, и он почувствовал прохладу ее пальцев на своей горячей коже.
Последние лучи угасающего солнца пробились сквозь рассохшиеся доски сеновала, и ее волосы вспыхнули рыжим пламенем. В рассеянном полумраке, со своей матово-бледной кожей и сверкающими глазами цвета изумруда она была прекрасна. Джим притянул ее к себе, он целовал ее рот, глаза и мочки ушей, шею и плечи; он набросился на нее в неистовом, голодном порыве.
Джим не хотел спешить – и все же мчался вперед, как необъезженный жеребец. Но и Фэнси отвечала ему с той же нетерпеливой страстью. У них была одна цель. Ему казалось, что он умрет, если не вернет тот восторг, который когда-то познал и без которого жил так долго.
Очень быстро… слишком быстро… она подняла его на вершину самого невероятного, самого потрясающего единения. Он наслаждался ее жарким и сладким вкусом, ее влажной упругостью. Ее пальцы вонзились ему в спину, когда она, выгнувшись ему навстречу, застонала на волне такого же неземного восторга.
Она была его теплом и любовью; она была самой его жизнью. Она была всем, без чего он жил десять долгих и горьких лет.
