А потому он лишь холодно бросил ей в спину:
– Если ты решишь продать ферму – все бумаги я оставил на столе в гостиной. Хейзл уже согласилась…
– Я их просмотрю и дам тебе знать… позже, – бросила в ответ Фэнси, но голос у нее был безжизненным, словно она, так же как и он, изо всех сил гнала от себя прочь свои чувства.
Опять игра? Разве могут у подобной женщины быть настоящие чувства?
Его так отчаянно тянуло к ней, что мышцы сводило судорогой.
С гримасой отвращения он пнул носком сапога сухой ком земли. Потом еще один. Здравый смысл твердил ему, что нужно покончить со всем этим здесь и сейчас; что она была величайшей ошибкой его жизни; что со временем он забудет ее – если только она продаст свои земли и уедет навсегда.
– Да, еще одно, – крикнул Джим ей вслед. Фэнси обернулась. – Горлана я не возьму.
– Но Омар и Оскар его очень любят.
– Не пытайся встать между мною и моими детьми.
– Я и не пыталась, – стала оправдываться она. – Я… мне просто очень хотелось побыть с ними. Они напоминают мне тебя в том же возрасте. Ты так же хулиганил, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание, – пока не увлекся футболом.
– Я сказал, держись от них подальше, черт возьми.
Лицо у нее побелело и помертвело, даже глаза, кажется, из зеленых стали бесцветными.
Закусив губы, она молча смотрела, как он развернулся и угрюмо зашагал к дому.
Но с каждым победоносным шагом, уносившим его прочь от нее, его сапоги все тяжелее ступали по пересохшей земле, а на душе становилось все чернее. Неровные толчки сердца словно рвали грудь изнутри.
До него уже доносился нежный звон колокольчиков с веранды дома, но тут он как безумный развернулся в обратную сторону.
Однако Фэнси исчезла за стенами обветшавшей, покосившейся конюшни, которую Хейзл, несмотря на все его уговоры, так и не приказала починить. Громила в кои-то веки спокойно жевал траву в одном из загонов.
Джим почувствовал страшное одиночество. Фэнси дала ему свободу. Он выдержал и не показал ей, как сильно все еще любит ее. Он может спокойно отправляться назад, к Грейси, к их идеальному семейному счастью.
Но, устремив отчаянный взгляд в простор темнеющего неба и представив себе это идеальное будущее, он ощутил такую пустоту и безнадежность, каких до сих пор еще не знал.
Время для него остановилось. Страсть и тоска по Фэнси бурлящим потоком понеслись по венам, обожгли нервы, наполнили все его существо нестерпимой болью. Перед его взором как будто простерлись годы его жизни. Без Фэнси одна его половина умрет.
