— Но ты хоть представляешь, что ты им даешь? Как они распорядятся? Ведь это попадет в руки Фомину!
— Фомину? — удивился Митя. — Ну даже если и Фомину, что дальше?
— А то, — шепотом произнесла девушка, — что ты своими открытиями усиливаешь царюющее зло, делаешь его неуязвимым. Разве мы свободные люди, Митя? Неужели наша жизнь кажется тебе столь привлекательной, что ты хочешь, чтобы она длилась… всегда? Чтобы твои дети, внуки тоже так жили? Ты, Митя, ты собираешься дать им все для того, чтобы они… законсервировали нас… как банку минтая от Калининграда до Владивостока! Если они сделаются самыми сильными, мы — самыми несчастными. Зачем им тогда что-то менять?
«Царюющее зло, — подумал Митя, — это… Добролюбов? Или Чернышевский? Не хватает нам устроить диспут о свободе».
— Не понимаю, тебе-то нужна какая свобода? — усмехнулся Митя. — Доллары, что ли, легально менять?
Глаза девушки наполнились слезами. Как-то очень быстро она утратила профессиональные навыки: острый язык, настороженность, готовность к отпору. Стала обидчивой и изнеженной. Своим поведением она опровергала пословицу: «Сколько волка ни корми…» Девушка явно не смотрела в сторону леса.
— Говоришь прямо как Фомин, — вздохнула она. — Мне нужна такая свобода, чтобы, как твою бабушку, не сажали неизвестно за что, не били в лагере дубиной по черепу. Слишком многого хочу?
Митя подумал, что, в сущности, свободен во всем, что касается работы. На остальное времени нет. «В виде исключения, — вспомнил резолюцию на рапортах. — Я существую в этом мире в виде исключения…»
— В том, что ты говоришь, безусловно, есть резон, — ответил Митя, — но ты как-то слишком уж непримиримо разграничиваешь: «они» и «мы». А это части единого целого. «Они» такие, потому что такие «мы», потому что позволяем им быть такими. Меняться нам можно только вместе, порознь не получится…
…Митя вспомнил белые стены в огромном кабинете Сергея Сергеевича, чистые окна, вид на собор, золотые купола. Купола в тот день сверкали нестерпимо. По блестящей, как начищенное голенище, брусчатке ползли желтые и красные осенние листья. Все здесь дышало покоем, казалось незыблемым и вечным. Митя подумал: начнись завтра война, взлети все на воздух, и на то окажется воля Божья, столь ничтожен в мире коэффициент судьбы. «А как, интересно, — усмехнулся Митя, — соотносится коэффициент судьбы с коэффициентом власти?»
Сергей Сергеевич был бодрым человеком лет шестидесяти с небольшим. Митя застал его посреди кабинета делающим подобие зарядки. Сергей Сергеевич был в белой рубашке. У него было утомленное, несколько капризное выражение лица человека, сжившегося с властью и в то же время постоянно помнящего, как легко эту власть потерять. Однако терять отнюдь не собирающегося. Поэтому в его лице была еще и твердость. На большом письменном столе стоял всего один телефон. Прочие находились в приемной.
