А потом была Женина игра – сокурсники принесли записи, она многое слышала впервые, например «Сонату-воспоминание» Метнера. Женя любил Метнера, и Скрябина, и Рахманинова – и тут только Наташа поняла, как интересно он когда-то играл и насколько в этом было больше первичной музыкальности – не сделанности, а самого главного – именно музыкальности, которая слышна, даже когда артист не в форме или не очень готов. У Жени ее оказалось куда больше, чем у других ребят из института и у самой Наташи.
Слушая Метнера, она впервые за эти дни испытала какое-то чувство – жалость к Жене, немножко к себе, к тому, что вот была жизнь и она уже в прошлом, а настоящего никакого нет. Прежде Наташа не думала про то, «чтобы двое были одно», не думала и теперь, но вот – жалко, очень жалко Женю, даже не того, что его нет, а его самого.
3
Она проснулась очень рано и поняла, что теперь, чтобы что-нибудь почувствовать, необходимы особенные усилия. «Меня нет», – сказала она громко и повторила еще громче. Наташа умылась и оделась, руки и ноги слушались, но душа ее, по-видимому, отделилась от тела. «Значит, была душа, – решила она. – Не так ли умирают?» Но было ясно – она жива и будет жить.
Попробовала покурить – кто-то забыл сигареты, – не пошло, закашлялась, но курение чуть-чуть вернуло ей живые ощущения. Наташа посидела за роялем, вдохнула запах Жениного свитера, прилегла и задумалась о себе – как никогда не думала.
Со смертью Жени кончился не то что целый этап – кончилась вся жизнь. Наташа не разделяла прошлое на периоды: и Резекне, и Рига, и институт, и все эти оркестры были одним настоящим, всюду она была девочкой, чуть отстраненной, немножко одинокой, но от одиночества не страдающей. Что-то будет теперь?
Стал звонить телефон. От предложений приехать посидеть она твердо отказывалась. Частью звонили те, кто не смог побывать на похоронах, их приходилось утешать, даже как будто извиняться, что Женя погиб в такой неудобный момент. В последние годы у многих убили родственников. Наташа слушала про чьих-то братьев и отцов, хотя при чем тут они?
Продолжались и ритуалы. Женя погиб пятнадцатого апреля, в справке о смерти, однако, стояло шестнадцатое, стало быть, девятый день надо отмечать не двадцать третьего, а двадцать четвертого, советовались, перезванивали, суета эта была прежде всего скучна.
Звонили родные. «Как ты себя чувствуешь, Наташенька?» – все спрашивала мама. Наташе хотелось ответить: «Своеобразно», но она уверяла, что все, насколько возможно, хорошо, приезжать не надо. Родители со старшей сестрой Диной жили в Америке, в Филадельфии, что им тут делать?
