– Дальше у нас идет Знание.
– Тут, понятное дело, ученые. Склоняем головы.
– Не только. Учителя, библиотекари, но лучше не будем говорить о профессиях: речь идет о внутреннем выборе, о служении, а не обо всех полезных делах. Полезны и продавцы, и даже, возможно, вахтеры, а про многие специальности мы вообще ничего не знаем.
– А журналисты – служат знанию?
– Некоторые. Наверное. Я тут пересмотрел «Римские каникулы». Знаешь, о чем этот фильм? Я тебе скажу. О том, что совершить порядочный поступок для журналиста – подвиг. Был бы мороженщиком – не было бы фильма.
– Ерунда. Фильм про то, как хороша Одри Хепберн. И Рим. Ладно, давай про Знание.
– Слишком большая тема.
– На которую тебе совсем нечего сказать?
– Однажды я побывал в компании физиков из Лаборатории Лоренца в Беркли, там большой ускоритель. А нобелевских лауреатов из этой лаборатории вышло больше, чем из целого СССР. Дело было в начале девяностых, я был бедным стажером из Москвы, тогда на западном побережье русских было немного, но ни у кого в компании я не вызвал интереса – им всем была нужна только физика, не деньги, не политика, не сплетни. Я сидел, слушал разговор в комнате как музыку, ничего не понимал, но мне все страшно нравилось. Тогда и подумал про служение.
– Как влюбленная дура.
– Не издевайся. Да, я не ученый, но среду ученых люблю. Эйнштейн где-то выразился в том смысле, что создание ученым картины мира – сродни вере или работе художника. И не так уж принципиально, что выстроить цельную картину жизни из разрозненных элементов, обрести «предустановленную гармонию» никаких человеческих возможностей не хватит. Кстати, вот еще что: именно наблюдая за большими учеными, а я близко знаю нескольких, я понял, что ум и глупость – не противоположные свойства, скорее взаимодополняющие.
– Университет развивает все способности, в том числе – глупость. Это Чехов.
– Ага, и тут я не первый. Даже не «глупость», а «мудаковатость». Нет настоящего величия там, где нет мудаковатости. Настоящей, а не наигранной. Если тебя называют одним из умнейших людей своего времени, дело плохо.
– Поэзия должна быть глуповата.
– Вера тоже.
– И любовь.
– Само собой. Мой одноклассник, математик, он уже давно академик большой Академии, возьми тут и заяви, что не любит Пушкина. Что у того есть лишь двадцать хороших стихотворений. Так и сказал.
