– Да уж, было что сказать мальчику. Что за мальчик?
– Есть такие – хотят учиться, их дразнят «ботаниками», жить не дают, бьют. Во многих школах немодно чему-либо учиться. Надо мальчика поддержать, а то он тоже станет курить, материться, хотя и половины слов не понимает. Потеряет уязвимость: «А я пред чудом женских рук, / Спины, и плеч, и шеи…» Научится спокойно просить у продавщицы презервативы. Разве это может быть нестыдно? Понятно, о чем я?
– Говори, говори.
– Счастье, если у мальчика рано проявится талант к чему-нибудь определенному, например к музыке или математике, если его заметят. Но талант к живописи, или литературе, или биологии проявляется много позже. Представляешь, скольким мальчикам не дают состояться, сколько их становится «как все»? Самые ужасные вещи делаются, чтобы быть «как все», из следования моде. Один замечательный священник, ты знаешь, мне говорил: «Чтобы бы я делал у Креста? Стоял бы, смотрел или кричал: „Распни!»«. Так что трудно быть самостоятельным. Никто не самостоятелен. Даже Пушкин.
– При чем тут Пушкин?
– Разве есть кто-нибудь самостоятельнее Пушкина? Но женился-то он, в сущности, на топ-модели. Вот пушкинские героини: Людмила, потом Татьяна, потом Клеопатра-Вольская, вдова по разводу. А женился – на Людмиле, и дело не в том, что «простая». Бывают хорошие простые и плохие простые. Слушай, я стишок сочинил: Давно между славян ведется спор, / Кто виноват, что делать, чья взяла: / Дала Дантесу или не дала, / И далеко ли до Луёвых гор.
– Мило. Брат Левушка, кстати, нашел себе такую же. В Болдино есть ее портрет.
– Вот видишь. Ладно, давай дальше. Живем себе, живем. «Ну как? – спрашиваем. – История продолжилась? Свершается что-нибудь великое?» – «Нет, – отвечают, – на вашу долю – только ложь и пошлость». Либо пошлость, либо фашизм. Пожалуй, фашизм – не совсем точно…
– Предложи еще определить понятия.
– Скажем – националистическая идея: людям одной национальности лучше жить вместе и без чужих. Но такое есть и в Ветхом Завете, идея эта сильная и старая. А новых не видно. Один честный демократ мне говорил: мы устали от зла, от социального зла, в котором участвовали последние десять—пятнадцать лет, мы готовы к приходу диктатора, повозмущаемся, но в общем испытаем облегчение. Все обрыдло, мы устали, мы обременены. И Запад уже не тот, что был, когда мы его впервые увидели. Хотим наказания, как расшалившиеся дети.
– Я не хочу наказания. Ни для себя, ни для нас.
