Хайна была птицей. Стремительной белой птицей, затерявшейся в густой пелене то ли тумана, то ли мелкого дождя. Водяная пыль собиралась в белесо-серое месиво, склеивала пух, тяжелила тело, застилала взор. Хайна понимала, что должна выбраться из этого студеного киселя, иначе скоро потеряет силы или врежется в горный склон. Подниматься не имело смысла. Даже если ей удастся подняться над верхней границей тумана, потом все равно придется нырять обратно в гущу и лавировать между невидимыми препятствиями. А сил на подъем уйдет много.
Но и спуск Хайну страшил. Птичье чутье подсказывало, что внизу бушует буря. И с каждой саженью, приближающей землю, возрастал риск обо что-нибудь зацепиться или удариться. При буре любая ошибка становится смертельной.
Наконец Хайна решилась. Присобрала крылья, нырнула вниз головой и понеслась. Пять дюжин саженей, десять, двадцать… Ветер набросился на нее и швырнул в сторону. Едва Хайна выровняла полет, как ее накрыл следующий шквал, смял крылья, опрокинул, бросил вниз. Минутная передышка – и новый шквал. Потом еще, и еще. Хайну кружило и кидало из стороны в сторону, она уже не понимала, где правая сторона, где левая, где небо, где земля. И вдруг кружение кончилось. Ее подхватил и понес неведомо куда могучий воздушный поток. Прошла минута, другая, третья, а поток все не ослабевал, не менял направления. «Куда он меня тащит?» – заполошно подумала Хайна. И очнулась.
Точнее не очнулась, а перескочила в другую реальность. Легкое птичье тело, швыряемое из стороны в сторону порывами обезумевшего ветра, стало вдруг тяжелым, неуклюжим и совершенно неподвижным. Крылья превратились в неподъемные, словно свинцом налитые, руки. А может, это не руки. Руки ощущаются иначе. Они заканчиваются ладонями с чуткими пальцами, которыми можно ощупать себя и то, что находится рядом. Понять, теплое оно или холодное, гладкое или шероховатое, мягкое или твердое. А Хайна ощущала только тяжесть.
