– А я знаю, где она! – звенит голос Матаверо. – Она валяется около дохлой крысы.
У Матаверо большие красивые глаза и большая красивая голова на коротковатом туловище, которое поддерживают ноги-коротышки – точь-в-точь как у нашего председателя. Он вновь захлопывает книгу с покорностью взрослого человека.
Я перевожу взгляд с одного на другого. Деннис смотрит на меня затравленными глазами ребенка, которого мать начала бить слишком рано, на нем до отвращения чистая одежда мальчика из приличной семьи. Он не станет танцевать, как мои непокорные грязнули Тамати.
– Где же эта дохлая крыса? – спрашиваю я.
– Около норы, – отвечает Матаверо.
– А где нора?
Матаверо повышает голос, совсем как его нэнни[3], когда теряет самообладание, препираясь с Советом, который никак не соберется заняться ремонтом школы.
– Около двери в уборную, где же еще!
Я перевожу взгляд с коричневого на белого – на чьей же я стороне?
– Он бросил тряпку около уборной, – бушует маори. – Он тоже не хочет сам искать!
Матаверо говорит грамотнее многих пакеха и бросается в бой со всем пылом маорийского воина. Так и надо отстаивать права коричневой расы. Так и надо бороться с белым Советом за новое помещение.
– Я не бросал, – добросовестно лжет Деннис.
Все маори – воры, все воры – маори. Не об этом ли думают в Совете, когда обсуждают вопрос о нашей маорийской школе? Так или иначе, на чьей же я стороне в этой расовой перебранке? Какого цвета я сама?
Какого я цвета?
Я осторожно пробираюсь к окну и облокачиваюсь на пианино, мой взгляд пробегает по просторным равнинам и останавливается на дальних холмах. Мы похожи – я и эти холмы. Иногда они синие, иногда серые, а ранней весной белые. Все зависит от погоды...
Но оба мальчика в состоянии выговорить мою фамилию!
– Что случилось, что случилось, малыш?
Я встаю на колени, теперь мы одного роста, и я треплю его по подбородку.
– Севен... Севен ущипнул меня. Севен.
– Но ведь Севен под навесом. Я отослала его за то, что он ударил Хиневаку по ноге.
– Он пришел и ущипнул меня.
– А где он сейчас?
– Под тем навесом. Он пришел и ущипнул меня.
– Неужели он пришел, ущипнул тебя, а потом опять ушел?
– Да-а. Пришел и ущипнул.
Звонок прогнал малышей из класса, и я могу подойти к зеркалу в кладовке, чтобы привести в порядок свое лицо перед встречей с мужчинами за утренним чаем. Мне придется основательно потрудиться. Перенапряжение, неизбежное в приготовительном классе, и постоянная тревога, не говоря уже о меле и пыли, не могут не оставить следов. Особенно на волосах. На мои черные волосы садится каждая пушинка. Я расчесываю волосы с гордостью: они похожи на мамины. Отец говорит, что у мамы надо лбом они вились так же пышно, как у меня. Потом я слегка провожу помадой по губам и смахиваю пудру с бровей. Бог, надо надеяться, знает, почему я этим занимаюсь. Мужчины меня совершенно не интересуют. Но у меня есть гордость. А кроме того, старшая учительница обязана следить за своей внешностью и подавать пример большим девочкам. Мало ли почему. Хотя бы потому, что наступила весна и мне не хочется быть белой вороной.
