Климов вывалился через люк и, перекатываясь по земле, загасил горящий комбинезон. Вслед за командиром выскочил и Гармаш. Пламя гудело над танком, вот-вот должны взорваться боеприпасы. Надо бежать в сторону. Но ведь там, внутри раскаленного танка, раненые друзья! И Климов с Гармашем снова протискиваются в дышащую нестерпимым жаром стальную коробку, вытаскивают из нее Сенотрусова и Ненашева. И только оттащив товарищей от пылающей машины, они в изнеможении падают на землю и словно проваливаются в черную бездну…
Когда Климов пришел в себя, то первое, что увидел, — пожилого бойца-санитара, перевязывающего Гармаша.
— А где ребята? — спросил Михаил, чувствуя, как каждое слово нестерпимой болью отдается в голове.
— В медсанбате, — деловито ответил санитар. — Где ж еще им быть?
— Так значит, живы! — с радостью воскликнул Климов, но тут же от резкой боли схватился за голову.
— Живы, сынок, успокойся, — ответил боец и, подойдя вплотную к лежащему Михаилу, словно стараясь запомнить, долго разглядывал его продолговатое с выпуклым лбом почерневшее и изможденное лицо. Наконец сказал:
— Много я повидал за три года войны, но вот такое впервые довелось. Если бы не вы, немец бы всю нашу пехоту проутюжил. Конечно, гранатами бы мы его достали, но ведь и он немало бы беды натворил. Мы еще не успели с марша развернуться, а он тут как тут…
— Значит, не прошли? — тихо спросил Климов, все так же держась за голову.
— Не прошли, сынок…
И, видя, как на побледневшем лице Климова враз выступили крупные капли пота, протянул кисет:
— Да ты закури, слышь-ка… Легче будет.
— Не курю я, папаша, — слабо улыбаясь и конфузясь, ответил Михаил. — Не научился еще…
