Вот что мы узнали позже.
Немцы были в двухстах метрах, когда Лида и раненый Рубин попали под артналет. Поблизости, как нарочно, не оказалось никакого укрытия, кроме полусгнившей кучи соломы. Туда-то Лида и потащила раненого. И вдруг они вместе провалились в какую-то яму, на дне которой лежали стволы минометов. Раненый, ударившись при падении, потерял сознание. Пока Лида приводила его в чувство, немцы заняли ближнюю улицу. Услыхав над собой чужую речь, Лида осторожно надергала соломы, закрыла дыру, образовавшуюся при их падении. В яме сразу же стало темно. Девушка вытащила из кобуры пистолет — приготовилась к обороне.
Через час бой затих, и она поняла, что попала в ловушку. Наверху шныряли немцы, кричали, ругались.
Рубин очнулся и застонал. Лида зажала ему рот и прошептала;
— Потерпи, отец, здесь немцы.
С этого момента Рубин не проронил ни звука. Лида ощупью перевязала его раны, достала из санитарной сумки завалявшийся сухарь и дала раненому. Но опытный Рубин знал цену этому сухарю и незаметно сунул его в карман. Не смыкая глаз они провели первую ночь.
Рассвет просочился сквозь неплотный настил соломы.
— С добрым утром, Рубин! — сказала Лида и улыбнулась.
В ответ раненый кивнул головой и достал из кармана вчерашний сухарь.
— Позавтракаем, дочка.
Немцы, бродившие по улицам, несколько раз останавливались возле убежища. В таких случаях Лида тотчас же вскидывала пистолет, а Рубин осторожно отводил руку девушки.
— Потерпи, дочка, потерпи, — тихо уговаривал Рубин. — Чует мое сердце, недолго им быть тут.
У Рубина были прострелены обе ноги. К вечеру стала подниматься температура, и он заснул. Лида, опасаясь бреда, не сводила с него глаз. Временами Рубин начинал стонать. Тогда Лида клала свою ладошку на его разгоряченный лоб, и он умолкал. Незаметно сон сморил и Лиду, и она задремала…
Уже который раз Лида видела один и тот же сон. Бежит она лесом. Бежит потому, что за ней гонятся два фрица с автоматами. Но она знает: стрелять они не станут. И нужна она им живая. Где-то впереди голос Петруни; «Сюда, Лида, сюда, голубонька». Бежит Лида — ноги подкашиваются, силы на исходе. А немцы ближе, ближе, сейчас догонят. И тогда прощай, Петруня, жизнь, прощай. Стегают ветки по лицу, по голым коленям, цепляются за ситцевое платьице, рвут его в клочья. Голос Петруни все дальше, все глуше… Ноги тяжелеют, наливаются свинцом, и она падает. А лесная трава будто солнцем настояна; дух такой — голову кружит. Кивают своими головками, касаются разгоряченных щек цветы. Холодные лесные цветы со слезами росинок на венчиках. Лида слизывает росинки и плачет. Что-то грузное наваливается на нее, душит, давит. «Не смей!» — кричит она и пытается скинуть с себя тяжесть.
