* * *
Сначала она почувствовала запах бекона и знакомое шипение горячего жира. Дым щекотал нос, хотелось чихнуть. Одежда была грязной и влажной от пота, но грубые шерстяные одеяла сохраняли тепло. Где-то неподалеку волны плескались о неведомый берег, словно хотели убаюкать ее. Глаза оставались закрытыми, потому что поднять веки казалось неимоверным усилием.
— Я ухожу почти на весь день, — послышался женский голос, совсем близко, но приглушенно, чтобы не привлечь к себе излишнего внимания. — Заберу в деревне наших лошадей, куплю кибитку и нагружу ее едой. Надо будет запастись шалфеем и розмарином… гм… наверное, бальзамом тоже. — Затем женщина замолчала, неслышно вздохнула. — По всей видимости, лихорадка прошла, но она очень слаба, ей может опять стать хуже. Но мы здесь уже три недели и не можем больше задерживаться. Надо вернуть Атайю домой, пока не разбежались последние ученики. — Затем последовала еще одна пауза, зазвенели монеты в кошельке, щелкнула пряжка. — Справишься тут один?
— Конечно, Тоня. Я поухаживаю за ней, обещаю.
Этот голос! Внутри Атайи все зашевелилось, захотелось окончательно пробудиться и встать, несмотря на гнетущую вялость, которая приковывала ее к земле, словно захоронив под огромным сугробом. Она слышала его во снах и не надеялась услышать снова.
— Не ищи меня, пока не стемнеет, — тихо пробормотала женщина, потом попрощалась, шаги стали удаляться по песку.
Вскоре шипение горячего жира стихло, в кружку, булькая, перелилась жидкость. Атайя почувствовала, как по ее руке прошлась грубая ткань: он сел рядом завтракать. Бекон… роскошный запах вывел ее из онемения, живот забурчал от зависти. Она попыталась вспомнить, когда последний раз ела, но не смогла. В голове мало что осталось. Холодный ветер, запертая келья, ярость. Такая сильная ярость…
Каждая нервная клетка мозга пробудилась и покалывала, словно отходящее от обледенения тело. Слабые мышцы стонали, каждый в отдельности и все вместе, будто она слишком долго несла непомерную ношу. Однако боль постепенно приводила ее в чувство, и девушка подсознательно понимала целебную природу недомогания, которое не опасно, потому что скоро пройдет.
Атайя попытал ась открыть глаза в неимоверном стремлении увидеть, убедиться, что все происходит наяву, а не порождено коварным воображением. Веки не поднимались, их скрепляли высохшие слезы, но она напрягла глаза так сильно, что проступили новые капельки, и цель была тотчас достигнута. Появился расплывчатый вид, словно она смотрела через плохое стекло, но даже по затуманенной картине стало ясно, что она не в заточении и рядом не невеста Божья, пришедшая сопроводить ее на отпущение грехов.
