Швейцер поклонился и принял мел.
Уверенными, размашистыми штрихами он начертил оси координат. Таврикий, довольный его движениями, стоял за спиной и молча смотрел, как доска покрывается кривыми значками. Швейцер украдкой посмотрел на настенные часы: еще две минуты — и в коридоре зазвучит запись церковного хора: большая перемена. Он никогда не понимал, почему сугубо светское образование должно сопровождаться ангельским пением, но это непонимание происходило исключительно из того факта, что Швейцер — как и никто из его сверстников никогда не задавался подобным вопросом.
— Очень хорошо, — послышался голос отца Таврикия. — Не знаю, Швейцер, чем занята ваша голова, но материалом вы владеете блестяще.
Швейцер опять поклонился — отрывисто, так что каштановая прядь упала ему на глаза. Он откинул ее гордым взмахом головы, и учитель подумал, что чрезмерная грациозность жестов не слишком желательна в закрытом заведении для молодых людей. В это мгновение грянул хор, возвещая свободу и сообщая Швейцеру новую привлекательность.
Отец Таврикий решил упредить соблазн и не задерживать класс.
— Свободны, — бросил он, вытирая руки тряпкой, от которой ладони становились еще белее, будто тронутые снежным пушком проказы.
…На перемене воспитанники прохаживались парами. Швейцер успел отозвать Коха в сторону, взял его под локоть и медленно повел в направлении гимнастического зала.
— Кох, как вы могли? — спросил он негромко и стиснул руку товарища.
Тот притворился непонимающим:
— О чем вы?…
— Вы прекрасно знаете, о чем! Остудину все известно. Может быть, вас кто-нибудь еще видел?
— Нет, больше никто, — облегченно ответил Кох, радуясь, что может так сказать, не покривив душой. — Он застал меня врасплох. Я уже процеживал через вату…
Но Швейцер разгневался еще больше:
— И только? Зачем же было рассказывать? Ведь он не мог догадаться!
На это у Коха не нашлось ответа. Он с напускной веселостью пожал плечами и виновато посмотрел на Швейцера.
Какое-то время они ходили молча. Их вид говорил за себя, и всякая конспирация становилась напрасной. Даже самый слабый физиономист легко мог понять, что что-то затевается. На их счастье, в коридоре не было педагогов: во время большой перемены учителя собирались в канцелярии. Там пили чай, знакомились с последними сводками, пришедшими по секретным каналам, обсуждали утренние дела.
— Нам придется принять Остудина, — решил, наконец, Швейцер.
— Может быть, он еще откажется…
— Остудин?! — фыркнул Швейцер. — Только не этот. Нет, обязательно нужно, чтобы Остудин участвовал. Тогда ему придется держать язык за зубами…
