Немцы подбираются к нам со стороны главного входа. Мы экономим патроны и стреляем только одиночными и наверняка. Сережка уже не крякает, когда немец валится от его пули. Он только крепче сжимает губы, да злобный огонек вспыхивает в его раскосых глазах.
Колючий ветер хлещет в лица, забирается в рукава шинелей, за воротник, цепляется за уши.
Я оглядываюсь на бойцов, которые стоят у соседних окон. Они отогнули отвороты пилоток и натянули их на уши.
— Раскатай пилотку, — советую я Сережке.
— К черту пилотку! — шипит он и выпускает короткую очередь.
— Переводи на одиночный! — повышаю я голос.
Он покорно нажимает на рычажок.
Я не могу оглянуться на себя, не могу или, вернее, не успеваю заглянуть в свое нутро; но зато я вижу Сережку. Вот он, семнадцатилетний юноша с почти детским лицом, похожим на лицо девчонки, затерянный в развалинах огромного города, голодный, коченеющий, с воспаленными веками слезящихся глаз. Скажи ему сейчас: «Хватит, довольно!» — и он бросит винтовку, махнет на все рукой. Но это только кажется. Почти у каждого из нас выше переносицы бороздятся поперечные складки. И в этих складках отразилась вся воля каждого. И пока не разгладятся, не исчезнут эти тонкие упрямые бороздки, Сережка, мой дружок, и другие товарищи не бросят винтовки, не побегут, не скажут: «Больше не могу!»
Всхлипывания раненого нагоняют какой-то суеверный страх. Мы стараемся заглушить их выстрелами.
Немцы, видимо, решили на этот раз покончить с нами. Не будет нас — значит, никто не будет лупить им в спину. И тогда им ничего не стоит выйти к берегу.
Они подбираются к нам вплотную и забрасывают в подъезд гранаты. Мы понимаем, что этим способом немцы отвлекают нас от внутренних подходов. В промежутках между разрывами до нас доносится со стороны коридора шум разбираемых баррикад. Бондаренко распределяет силы; шесть человек защищают подступы изнутри; шесть стоят у окон, охраняя двери. Сам командир — резерв.
К полудню немцы атакуют берег. Патроны в дисках наших автоматов быстро тают.
У нашего подъезда уже порядочная куча убитых, но немцев, по-видимому, это не смущает. Они по-прежнему нахальны и упрямы. Мы, конечно, знаем, что толкает их на гибель: офицерский свисток и отчаянная брань часто раздаются за спиной наступающих.
Осколки вражеских гранат донимают нас все больше и больше. Ранило Савчука и Бондаренко. Младший лейтенант стягивает рану на ладони левой руки грязным носовым платком и продолжает стрелять из пистолета. У Савчука дело хуже. Осколок угодил ему в локоть правой руки. Он сам снял шинель, закатал рукав гимнастерки и левой рукой попытался извлечь длинный осколок, торчащий из сустава.
