Подюков восхищенно смотрит на мое оружие и продолжает хлопать из карабина.
Окна правого крыла вспыхивают огненными рожками. Это стреляет Бондаренко со своими ребятами.
Нам видно, как фонтанчиками брызжет кирпич вокруг оконных проемов. Это бьют немцы.
— А где же танки? — спрашивает Сережка.
В эту же минуту из-за угла левого крыла выставляется дуло пушки. Где-то за нами кричит лейтенант:
— У нас нечем бороться с ними… Огоньку бы… Хотя бы минометчики… Алло, алло, товарищ шестнадцатый…
Танк неуклюже разворачивается и подползает к левому крылу. Короткая вспышка — и дым окутывает чуть ли не половину нашего дома. За пеовым танком показывается второй. Он ныряет по ухабинам, как катер в сильную качку, направляясь на соседнее подразделение.
Мышиные мундиры снова оживают. Немцы стараются как можно быстрее проскочить расстояние, отделяющее их от правого крыла. Мы стреляем напропалую — лишь бы преградить им дорогу. Одни взмахивают руками, другие опускаются на колени, как будто раздумывая: упасть или не упасть?
Я берегу патроны и перевожу рычажок автомата на одиночную стрельбу. Дядя Никита отирает лоб ладонью, Сережка пятый раз перезаряжает свой карабин.
Между тем первый танк подошел вплотную к левому крылу. Теперь нам виден только его зад.
Наконец, наши минометчики открывают огонь. Мины рвутся в пятидесяти метрах перед окнами. Танк, просунув пушку в дверь, стреляет по коридору левого крыла. Грохот разрыва оглушает нас.
За первым выстрелом с такой же силой раздается второй, третий… Мы первый раз слышим орудийные выстрелы в кирпичном здании, и нам кажется, что рядом с нами извергается мощный вулкан.
— Выродки окаянные! — ругается Семушкин. — Где же это видано, чтоб…
Левая стена нашего «кармана» качается и медленно осыпается. Мы отскакиваем. Она с треском и шумом падает перед нами, обдав нас каменным дождем осколков.
— Эх, мать честная! — икает дядя Никита.
Мы больше ничего не слышим. Точно десятки раскатов грома слились воедино. Сережка зажимает уши и, как безумный, с размаху бросается в угол.
— Сережка, не надо! — зачем-то кричу я.
— Пронесет, пронесет, пронесет! — скороговоркой бубнит Семушкин.
Подюков вскакивает и бежит по коридору. «Неужели струсил?» Но через минуту он так же быстро, с обезумевшими глазами на бледном лице, прибегает обратно, сжимая в руках две противотанковые гранаты. Я понимаю его. Одну из гранат он отдает мне.
— Сережка!!!
Я наспех ткнул свою руку в жесткую лапу дяди Никиты и, крепче сжав гранату, выскочил в окно.
