Клубы дыма и пыли рассеиваются. Подюков подходит ко мне и шепчет:
— Убило политрука?
— Не знаю. Иди к своему окну!
Но Сережка жмется ко мне и кладет карабин на подоконник. Я делаю вид, что не замечаю его, хотя самому хочется, чтобы он стоял тут, рядом. Пока мы ничего не видим, но для порядка делаем по выстрелу.
Вот впереди замелькали сизые мундиры фрицев. С каждой минутой их становится больше и больше. Иногда долетают до нас пьяные выкрики и команды офицеров.
К нам подбегает Журавский.
— Переходите в левое! — каким-то чужим голосом говорит он. — Лейтенант приказал.
Мы лязгаем затворами и бежим за ним, перепрыгивая завалы, кучи кирпича и мусора.
— Где Семушкин? — встречает нас Федосов.
— Он на позиции… с политруком остался, — объясняю я, — ранило его.
— Кого ранило?
— Ткачева.
Федосов на мгновение задумывается, потом решительно говорит:
— За мной!
Вражеские снаряды один за другим встряхивают нашу «цитадель». Над нами трещит потолок и пластами осыпается штукатурка вместе с дранкой. Федосов указывает нам на комнатушку с одним окном.
— Оставайтесь здесь! — приказывает он и убегает к другим бойцам, которые защищаются в таких же комнатушках по соседству. Из нашего окна видны корпуса и трубы завода «Красный Октябрь». На завод то и дело пикируют «юнкерсы», засыпая его фугасками и зажигалками. Там тоже идет жаркий бой.
Треск ружейной и пулеметной пальбы, разрывы снарядов и мин заполняют все уголки нашего дома, больно отдаваясь в ушах.
Немцы, укрываясь за развалинами и в воронках, атакуют нас со стороны «Красного Октября». Мы выжидаем момент, когда они перебегают из укрытия в укрытие, и стреляем.
Приближение гитлеровцев к нашему зданию беспокоит нас. Но мы стараемся друг перед другом скрыть волнение. Одному из фашистов удается приблизиться к нашему окну на бросок гранаты. Скоро у стены взрываются несколько гранат. Осколки выбивают куски кирпича у нас под носом. Мы стережем каждое движение этого фрица. Вот из воронки выставляется черная каска, а затем и розовый блин лица. Стреляем одновременно. Черная каска слетает, голова сунулась на край воронки.
Мимо дверного проема двое бойцов проносят сержанта Паршина. Его голова болтается из стороны в сторону, ноги волочатся по полу. Этот сержант был пулеметчиком. «Кто же вместо него?» — думаем мы. Прислушиваемся. Знакомого говорка «максима» не слышно. А фрицы подступают все ближе и ближе. Где же Федосов? Почему не стреляет пулемет? Сережка, нажимая на спуск карабина, вопросительно косится на меня; я, лязгая затвором, с недоумением поглядываю на дверь.
