Я сегодня, одиночествуя, вкусно поел (жена убежала к Лидочке, благополучно родившей десятифунтового мальчугана), соснул после обеда, лежебокствовал, прочел газету и удачно набросал тезисы к докладу в ВСНХ.
У меня свежий вид, веселые глаза и настроение не без ласкательства к самому себе.
Стук в дверь. Я оборачиваюсь и делаюсь грустный и пыльный как ресторанная пальма.
Даю голову на отсечение, ты, Мишка, идешь в балет, на «Лебединое озеро».
Почему это у моего друга сегодня такая глупая физиономия? Может быть, у него всегда такая? А я пятнадцать лет по оплошалости и рассеянию не замечал.
Я догадываюсь: мой друг сегодня постригся. А у мужчин, как правило, после цирюльника физиономии делаются глупее процентов на семьдесят пять. Я бы хотел, чтобы мне довелось увидеть автора «теории относительности», выходящим из парикмахерской.
Лео берет кресло и садится против меня. Его зрачки, как пиявки, впиваются в мой нос:
— Мишка, а ведь у тебя над правой ноздрей черненькая.
Все пропало. Кровь, точно молоко от капли уксуса, свертывается в моих жилах.
— Голову прозакладую, что ты ошибаешься. У меня на носу нет черненькой.
— Полно врать, есть.
— Клянусь тебе.
— Клянусь тебе, — угорек. И достаточно внушительный.
Его взгляд становится Коршуновым Сосудики на белках наливаются кровью.
— Надо выдавить.
— Может быть, завтра, Лео? Сегодня я собрался на «Лебединое озеро». У меня хорошее место, разорился на третий ряд, только Ниночке не рассказывай.
Он пересаживается ко мне на колени, берет меня за виски и приближает мой нос к своим Коршуновым глазам в кровавых ниточках.
Он дрожит. Наслаждение, получаемое им от выдавливанья на моем носу угрей, может равняться только ужасу, который испытываю при этом я.
Я закрываю глаза. Пальцы мои становятся горлышками пивных бутылок. Лоб покрывается остекленными капельками. Я галлюцинирую когтями стервятника, пахнущими грушевой эссенцией. Они покрыты лаком — красным, как запекшаяся кровь.
— Не двигайся Мишка. У тебя на носу целых четыре черненьких.
— Но это же мой нос. Мой собственный нос. Разве я уж не хозяин своего собственного носа?
Он упирается мне коленом в живот. Сладострастно дышит. Я плачу крупными слезами, как волоокая лошадь.
10
Все мое лицо покрыто вспухшими кругами с пунцовыми фонариками, словно освещающими вход в опустошенные норки.
Черненьких оказалось значительно больше, чем мы предполагали. При желании их было бы можно пересчитать. Они лежат стройной шеренгочкой на фаянсовом блюдце, издевательски задрав крохотные головки.
