— Как ты ничего не знала? Не такая уж ты наивная…
— Потому что, если бы что-нибудь было, ты бы тотчас же узнала… Я же тебе рассказываю все…
— Да, абсолютно все. Пока…
— Нет, до его ухода в армию было еще четыре раза… Всего пять…
— Он об этом не заботился, думал, как видно, что я предохраняюсь, а я — я же тебе говорила — немножко перепутала сроки и, кроме того, я думала, что если сразу пойти под душ…
— Конечно… Конечно… Ты, разумеется, как всегда, точно знаешь, что происходит в моем подсознании…
— Да, всегда у меня, у бабушки то есть, и, если тебе уж суждено знать все, — это было в ее комнате, прямо… держись крепче… на ее большой кровати.
— Что такого?
— Нечестно? По отношению к кому?
— Вовсе нет… Я уверена, что бабушку бы это только позабавило…
— Что-то тянуло нас туда… На ее кровать…
— Нет, просто так. Думала, тебе это будет интересно…
— Я знаю? Может, психологически… Может, у тебя найдется какое-то объяснение…
— Если мне ничего не мешает рассказывать, почему тебе что-то мешает слушать, мама?
— Ты в своем уме? Кому я еще могу это рассказывать, кроме тебя?
— В каком смысле?
— Что «неважно»?
— Нет, скажи, что «неважно»?
— Мне кофе… Только ты все-таки скажи…
— Нет, я не думаю, чужой человек, услышав бы это, решил, что я ненормальная…
— Нет.
— Опять ты про свой душ? Опять что-то горит? Успеется… Мне все-таки кажется, что ты нарочно прерываешь меня…
— Чего тут бояться? Я не сделала в Иерусалиме ничего плохого, мама, только хорошее…
— Потому что тут история только начинается. Все, что я рассказывала раньше, это только предыстория. Итак, Эфи ушел две недели назад в Ливан, и не было от него ни ответа ни привета до начала этой недели…
— Нет, до его ухода я ему никак не могла сказать. Я и сама не была уверена…
— Конечно, но в воскресенье он вдруг позвонил поздно вечером со своей базы, и пока я судорожно соображала, сказать ему или нет, и если да, то как, он попросил меня об одолжении — связаться с его отцом — ему самому никак не удается дозвониться в Иерусалим — и сообщить, что на шлошим[9] Эфи никак не сможет попасть, потому что в армии не считают эту причину уважительной и не дают ему отпуск. Я, конечно, пообещала все передать и была очень рада, что он так запросто обращается ко мне, словно теперь я ему близкий человек, но, когда я начала звонить в Иерусалим, оказалось, что все не так просто: то вообще нет ответа, то гудки «занято», и хотя я звонила целый вечер, ничего у меня не получилось. Назавтра, в понедельник у меня была масса лекций в университете, и я пробовала всего три-четыре раза, а вечером опять позвонил Эфи Ливана и спросил, говорила ли я с его отцом и что у него слышно. Я ответила, что, по-видимому, линия не в порядке, тогда, мама, он: говорил таким умоляющим голосом, словно без меня совсем пропадет, и попросил обязательно дозвониться до отца, он очень волнуется…
