Венявин пожал плечами.
— Пускай винит самое себя, — сказал он с мрачным выражением лица.
«Бум!» — раздалось в эту минуту.
Александр взмахнул головою.
— Часы, должно-быть, — заметил Венявин.
В комнате в самом деле пробили полугодовалые часы, заведенные еще рукою покойного старика, и Александру почудился в них его голос. В какой-то непонятной для него самого тоске, он опять прилег. Нервы его были сильно возбуждены.
— Что же однако ты намерен делать? — не отставал от него Венявин.
— Ничего… Останусь здесь… Напишу матери и женюсь, отвечал Александр.
— И не кончишь курса?
— Конечно.
Венявин схватил себя за голову.
— О, безумие! безумие! — воскликнул он и, очень уж огорченный, встал и отошел к окну.
В комнате воцарилось молчание, и только ходил не то треск, не то шелест, который часто бывает в нежилых, пустых покоях. На горизонте вдали, как бы огромным заревом пожара, показывалось красноватое лицо луны.
— Ты этого, друг любезный, не имеешь права сделать, — бормотал Венявин: — тебя, может-быть, ждет министерский портфель; тебя ждет родина, Александр! Ты перед ней должен будешь дать ответ за себя.
Говоря это, добряк нисколько не льстил. Он был товарищ Александра по гимназии, и теперь они вместе учились в университете. Умненький, красивый собою и получивший несколько светское воспитание, Бакланов решительно казался Венявину каким-то полубогом.
— Господи, Боже мой! — продолжал он в своем углу: — сама девушка, если бы только растолковать ей, не потребовала бы этой жертвы. Женщины рождены на самоотвержение, а не на то, чтобы губить нас.
Александру в это время, перед его умственным оком, представлялось, что Соня уже живет с ним в этом доме, и вот она, в белой блузе, вся блистающая, входит и садится около него на козетке. Он чувствует, как она прикасается к нему теплой грудью и с стыдливым румянцем шепчет ему.
— А что, если она будет матерью? — проговорил он, вдруг оборачивая к приятелю лицо.
У того при этом волосы и уши заходили на черепе.
— И в таком случае ты должен оставить ее, — сказал он, не шевелясь с места.
Ему было слишком тяжело произносить эти суровые приговоры; но что делать! — надобно было спасать приятеля, и спасать еще для блага отечества.
— Хорошо так говорить, — отвечал Александр со вздохом. Семен! — крикнул он.
Тот вошел.
— Одеваться!
— Покажи ты мне ее, я хочу ее видеть! — проговорил Венявин, выходя наконец из угла.
В том, что приятель во всей этой истории прилыгал, он и тени не имел подозрения: он верил в силу и могущество во все стороны.
