Казимира начала уже замирать от радости, что авось они не примут предложения Бакланова; но вечером однако она нечаянно подслушала разговор между матерью и дочерью.
— Он очень, кажется, честный человек! — говорила Евпраксия.
— Да, — подтвердила мать; потом, помолчав, прибавила: — Все вл власти Божией!
Разговор на некоторе время пресекся.
— И он наконец здесь лучше всех, кого я знаю, — прибавила дочь.
— Да, — подтвердила и мать опять.
Разговор снова прервался.
— Тебе отдам этот дом, а сама перетащусь опять в Москву, заговорила снова старуха.
— Зачем же!.. Это будет очень скучно мне, — возразила дочь, но совершенно как бы слегка.
— Нет! нет! — перебила ее старуха. — Матери в браке только помеха: ничего от нас добра не бывает.
— Не знаю, я этого еще не испытала, — сказала дочь с улыбкой.
— Потому-то и говоришь, что не знаешь, — подтвердила мать.
И снова молчание.
— Вы мне здешнее имение отдадите? — спросила дочь, совершенно не женируясь.
— Да, тебе здешнее, а московское Валерьяну, — отвечала Старуха, тоже, по-видимому, не удивленная нисколько этим вопросом.
Валерьян был младший ее сын и учился в Москве.
На этом разговор совершенно прекратился.
Старуха села за гран-пасьянс, а Евпраксия пошла заниматься музыкой. Недаром, видно, ее в городе называли ледешком, а мать философкою.
Казимира, что бы ни чувствовало собственное сердце ее, написала обо всем этом разговоре Бакланову.
Он не замедлил сию же минуту приехать.
Старуха все еще продолжала раскладывать гран-пасьянс.
Бакланов сел против нее.
Но как тут с этою спокойною физиономией было заговорить?
— Погадайте-ка на мои мысли! — сказал он наконец.
— Мне бы самой надо ваши мысли отгадать, — отвечала старушка полушутя.
— О, они совершенно чисты и открыты перед вами! — воскликнул Бакланов.
— Ну, то-то же, смотрите! — сказала она и погрозила ему пальцем.
— Так как же, Анна Петровна, да или нет? — спросил уж Бакланов.
— Чтой-то, да поди — у ней спрашивай; я уж за тебя не пойду, сказала Сабакеева.
— Значит, можно? — волкликнул Бакланов и пошел в ту комнату, где Евпраксия сидела за работой. Напротив ее помещалась Казимира, почти нечесаная и вряд ли в застегнутом платье. Она целый день жаловалась то на занятия, то на нездоровье.
Бакланов подмигнул ей. Она, потупив голову и с грустною усмешкой, вышла.
У Александра губы и щеки дрожали.
— Евпраксия Арсентьевна, — начал он: — я имел честь делать вам предложение. Скажите вы мне прямо и откровенно, как пряма и откровенна ваша прекрасная натура, нравлюсь ли я вам, и согласны ли вы отдать мне вашу руку и сердце?
