Гребцы усердно работали. Никита старательно то отводил багром, то притягивал к себе оголовок.
Плот приближался к берегу.
Еще несколько ударов весел, и он искривился. Его толкнуло снизу с такой силой, что все стоявшие на нем покачнулись.
Плотовщики бросили весла, схватили шесты и отталкивались ими от берега. Канатчик Иван с приколом в руках прыгнул в воду и окунулся до шеи. Двое других прыгнули за ним, и все трое быстро очутились на берегу.
Иван, распуская кольца бечевы по мере того, как от него удалялся плот, уносимый быстрым течением, старался всадить острый конец прикола в землю, но прикол вырывало из рук и тащило вместе с Иваном и мужиками, помогавшими ему.
Наконец удалось-таки всадить прикол и забить его чекмарем.[29] Плот остановился и стал извиваться, как змея, которой наступили на голову.
— Третью бечеву! Подтягивай третью…
— О-от так! Крепи ее! Крайнюю, проворней! — командовал Никита.
Веревки закреплены. Плот еще треснул раза три, заскрипели его канаты из березовых прутьев, и он остановился.
* * *
Плотовщики сошли на берег.
Их встретил толстый, как слон, хозяин и, не разгибая жирных, раздутых, как в водянке, пальцев, подал Никите руку.
— С прибытием! Блаапалушна?
— Слава богу… Без задоринки…
— Спасибо, Никитушка, спасибо… Сейчас с прибытием поздравим, а потом в трактир за расчетом.
— С прибытием-то и опосля, прежде бы рассчитаться, — нерешительно заговорил Никита, посматривая на четвертную водки, стоявшую на земле.
— Опосля! Нешто это водится, что ты, Никита Семеныч, тебе хорошо, а…
— А другим-то плохо нешто? Перво-наперво расчет, а там всяк за свои выпьет…
— Ты сухой, а вон Ивану-то каково… — указал хозяин на дрожащего Ивана, с которого ручьями лила мутная вода.
— Ваня, намок!
— Бог намочил, бог и высушит! — щелкал зубами канатчик.
— А ведь изнутри-то лучше погреться… Мишутка, наливай!
Мишутка, пятнадцатилетний сын дровяника, взял четвертную и налил чайный стакан.
— Кушай, Никита Семеныч…
— Пусть вон Ванька пьет, — аппетитно сплевывая, ответил Никита.
— Пей ты, порядок требует того…
— Пей, не морозь человека-то, — послышалось между плотовщиками.
— Пущай пьет… Нешто я причина… Пей, отравись…
— Какая отрава… Што ты… Сам выпью… — Хозяин взял стакан и отпил половину.
— Кушай ты теперь! — подал он Никите, закусывая густо насоленным хлебом.
— Пей поскореича, дядя Никита… Холодно ведь! — нетерпеливо крикнул Иван.
— Посудина уж больно велика… захмелею, — отнекивался Никита.
— Ничего, с устатку-то!..
