Не умея пока выразить это глухое чувство словами, он прятался за штамп: это что ж, вот так проваландаюсь пять лет, там — диплом, там — работа, там — семья, в смысле пеленки-распашонки и прочее, и все?! Нет, это было явно не то.
Он был молодой и глупый просто. Но в том и штука, что это было не просто не то, а — не то.
Выход открылся вдруг даже не слишком с неожиданной стороны.
Еще в «школьные годы чудесные» у него получались приличные сочинения, некоторые иногда зачитывались их русичкой по прозвищу Граммофон перед всем классом. Он выбирал свободные темы, а от заданных старался отвертеться, потому что обычно не читал того, о чем надо было писать. Ему нравилось придумывать, а потом описывать. Да и после школы, остановившись и оглянувшись, между веселыми делами сочинять не перестал. Постепенно насочинялось много. Он подумывал взяться за это дело всерьез и под такие мысли бросил институт «чего-то там» в середине третьего семестра, потому что там было муторно из-за множества заданных тем. Легкость, с какой оставил идею о высшем образовании, объяснялась еще и тем, что за период роста организма в нем открылся некий сложный сердечный недуг Он недуга не ощущал, но в армию все равно было не идти. Как раз, кстати, начиналась Афганская война, и двое его одноклассников не вернулись — один из первой трагической волны вторжения, а другой — после катастрофы на перевале Саланг.
Писательство, рассуждал он, дело прибыльное, надо только попасть в струю. Что такое «попасть в струю» в то странное время, он, по молодости, не понимал, и это его уберегло. Или, если хотите, сгубило. Тлетворный сладенький запашок возможной известности его коснулся слабо. Впоследствии, читая биографии разных известных личностей, он недоумевал, откуда у них был этот зуд — непременно увидеть свою фамилию напечатанной. Нет, это все, конечно, хорошо, но вот гонорарчик, он как-то более. То есть пока ему виделось лишь продолжение борьбы с заботами.
Жизнь опять была тесна После ухода из института он где-то работал, через день или как. Три или пять лет прошло. В промежутках он женился и разводился, вновь оказываясь в своей комнате в квартире с одним вечно исчезающим соседом.
Некоторые из сочиненных вещей получились достаточно яркими, чтобы быть замеченными, но в то же время не режущими глаз, что позволило им увидеть свет. Симпатичная фраза, правда?
Новые друзья в новых компаниях на пирушках, посвященных чьим-нибудь случайным деньгам, упорно называли его сочинения гениальными. Это льстило, но он больше прислушивался к тем, кто цедил как бы нехотя: «Н-ну, любопытно, любопытно…» Мол, что ты, голубчик, еще выдашь. Он старался, выдавал.
