– Другой сложный персонаж – Анна Предайль, героиня романа, который вы вслед затем опубликовали. Был ли у нее прототип?
– Нет. «Анна Предайль» – собирательный образ, в ней совместились черты характера пяти-шести знакомых мне молодых женщин. Будь у меня перед глазами одна Анна Предайль, я бы не сумел точно изобразить ее. Я не портретист и не умею схватывать сходство. В большинстве случаев мое воображение вмешивается в действительность и преобразует ее. Писатель всегда в большей или меньшей степени – похититель обломков и торговец масками.
В «Анне Предайль» я хотел показать замкнутость людей, живущих под одной крышей. Два человека, слабых, уязвимых, выбитых из колеи, заполняют жизнь Анны – отец и любовник. Права она или нет в своих настойчивых попытках вырвать их из обыденности? Каким образом альтруизм перерастает в тиранию? Навязывать своим близким образ действий, не соответствующий их душевному складу, – не значит ли это подменять собой Господа Бога? По своему обыкновению, я не осуждаю и не оправдываю своих героев. Я даю им жить под наблюдением читателей со всеми их достоинствами и недостатками.
– Вы и в жизни, как и в романах, стремитесь не выступать в роли судьи?
– Да. Я всегда ищу смягчающие обстоятельства для самых сумасбродных поступков. Я легко ставлю себя на место других. По правде говоря, если ад существует и если в один прекрасный день я буду туда низвергнут, самой тяжкой карой, которую могли бы там на меня наложить, была бы обязанность вечно судить ближних.
– Сразу же после «Анны Предайль», короткого романа, вызванного к жизни современной французской действительностью, вы обратились к «франко-русской сюите» – трилогии «Москвич» («Москвич», «Тайный разлад», «Огни утра»). В серии ваших романов о России трилогия «Москвич» хронологически предшествует циклу «Свет праведных», действие которого начинается в 1814 году. Вы написали эту трилогию, чтобы дополнить ваш рассказ о «путешествии идеи свободы из Франции в Россию»?
– Конечно, но и для того, чтобы рассмотреть культурные и эмоциональные взаимоотношения, всегда загадочно соединявшие эти столь непохожие друг на друга народы. Мне хотелось также обрисовать глубокий душевный кризис, через который проходит молодой эмигрант, вынужденный выбирать между страной, где родился, и страной, куда его забросила судьба. Я уже обращался к этой теме в романе «Чужие на земле», но там моим героем был молодой русский эмигрант, попавший в Париж после большевистской революции и мало-помалу поддававшийся обаянию Франции. На этот раз героем должен был стать молодой эмигрант-француз, очарованный Россией. В данном случае речь, следовательно, могла идти о сыне какого-нибудь французского роялиста, бежавшего из Франции после революции 1789 года и поселившегося в России. Сюжет точно определял время действия.
