Обмен тайными донесениями между канцеляриями двух дворов длился три месяца, но, к величайшему удивлению Екатерины, французская сторона никак не могла принять никакого решения. Даже и намека на него не вырисовывалось. Неужели она начала партию не с того хода? А может быть, нужны еще и какие-то другие уступки, какие-то иные обещания, чтобы сорвать этот крупный куш? Императрица все еще терялась в догадках, когда в сентябре 1725 года, словно гром с туманного петербургского неба, ее поразила новость: вопреки всем предположениям, Людовик XV собирается жениться… на той самой Марии Лещинской. На той самой ничтожной полячке, да к тому же двадцатидвухлетней, которую Российская императрица хотела предложить в подарок герцогу Бурбонскому! Вот это было оскорбление для царицы! Взбешенная, она поручила Меншикову выяснить причины подобного мезальянса. Тот отправился к Кампредону, и между ними состоялось совещание, похожее на совещание секундантов перед дуэлью. Загнанный в угол вопросами дипломат все искал способа сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, но преуспеть ему в этом неблагодарном занятии не удавалось. Он пустился в бессвязные объяснения, стал говорить о взаимной склонности обрученных, что было совсем уж неуместно, да и не слишком правдоподобно, а в конце концов объявил, что в королевском доме Франции хватает кандидатов, и прекрасная Елизавета могла бы выбрать среди них себе кого-то вместо короля. Некоторые принцы, намекнул он, представляют собой куда лучшую партию, чем монарх собственной персоной. Жадно вцепившись в кинутый ей спасательный круг, Екатерина, разочарованная в Людовике XV, решила переключиться на герцога де Шароле. На этот раз, думала она, осечки быть не может, поскольку ее не обвинят в том, что она нацелилась слишком высоко. Елизавета, которой было известно об этой торговле, между тем страдала от поруганной гордости и умоляла мать отказаться от неумеренных амбиций, позорящих их обеих. Но Екатерина не слушала, полагая, что она лучше кого бы то ни было знает, как сделать дочь счастливой. И ей был нанесен новый удар. В тот самый момент, когда императрица верила, что наконец-то поставила на ту лошадку, она столкнулась внезапно с самым унизительным из отказов. «Его светлость связал себя другим обязательством», – сообщил ей Кампредон любезно, но всем своим видом выражая крайнее огорчение. Вид отражал сущность: посол действительно был удручен многочисленными оскорблениями, которые наносились императрице его устами. Российский двор стал непереносим для Кампредона, он решил уйти в отставку, но его министр, граф де Морвиль, приказал оставаться на месте, избегая, с одной стороны, всяких разговоров о каком бы то ни было кандидате в женихи Елизаветы, а с другой – всякой попытки сближения Санкт-Петербурга с Веной. Ох, как тревожила эта двойная ответственность осторожного Кампредона! К тому же он перестал понимать зигзаги в политике собственной страны. Узнав, что Екатерина предложила Верховному тайному совету разорвать отношения с Францией, которая решительно ее не признает, и подготовить обидный для его родины оборонительный альянс с Австрией, которая была готова помогать России, что бы ни случилось, дипломат – разочарованный, раздосадованный, чувствуя себя одураченным и испытывая отвращение ко всему, – Кампредон затребовал паспорта и 31 марта 1726 года покинул берега Невы, чтобы никогда более сюда не вернуться.
