Первые шаги в профессии коммивояжера стали ужасающим испытанием для моей гордости и робости. Между лекциями на факультете я вынужден был ходить по домам, подниматься по лестницам, раскладывать образцы перед недоверчивыми хозяйками. Некоторые не позволяли даже договорить до конца и выталкивали меня наружу, как самозванца. Я оказывался на лестничной площадке пристыженный, оскорбленный, как будто мне на голову выливали содержимое мусорного ведра. В другой раз, напротив, какая-нибудь дама зрелого возраста, казалось, умилялась моей молодостью и неопытностью. Она просила продемонстрировать ей качества моего прекрасного товара. Краснея, непослушными руками я открывал сильно пахнущую скипидаром коробочку с натиркой, наносил мастику на угол пола, растирал дерево шерстяной тряпочкой и приглашал клиентку полюбоваться результатом. Она явно развлекалась моим усердием и наивностью. Что же до меня, то я, не переставая, думал о настоящих натирщиках паркета, которые в Москве приходили каждый месяц чистить до блеска наш дом. Я был совсем маленьким и с любопытством наблюдал за этими мужчинами богатырского сложения (они приходили всегда вдвоем или втроем), которые двигались по гостиной, ритмично, туда-сюда балансируя одной ногой на суконке, как будто исполняли священный танец, музыку которого слышали только они. Пот тек по их багровым лицам. Его терпкий запах наполнял комнату. Когда они заканчивали работу, мамина горничная предлагала им по стакану чая и бублику. Они, тяжело дыша, перекусывали и с гордостью мастеров своего дела рассматривали работу.
Кроме того, я не мог забыть, что у нас в Москве помимо многочисленной прислуги были дополнительные работники, которые приходили в определенные дни, чтобы помочь по дому. Так, кроме натирщиков паркета, мы каждый месяц приглашали часовщика, который должен был осматривать механизм часов, чистить и регулировать их, и мастера по искусственным цветам, который консультировал маму по аранжировке букетов. Мне казалось в то щедрое время, что весь мир не только состоит на службе у нас, но и благоговеет перед нами.
Какая разница по сравнению с холодом – или скорее враждебностью, – которые я почувствовал с тех пор, как окунулся в Париж! Я, конечно, не был создан для профессии коммивояжера. Может, мне следовало бы поискать другой товар – не мастику, чтобы утвердиться в своем таланте продавца? А надо сказать, что в том шестнадцатом округе, где я усердно трудился и откуда частенько возвращался несолоно хлебавши, был особый маршрут – улица Спонтини, на которой когда-то родились все мои радости и честолюбивые мечты.
