Увидев перед собой неподвижное тело жены, с закрытыми глазами и умиротворенными чертами лица, Павел сначала заплакал навзрыд, а затем, обезумев от горя и побагровев от ярости, стал крушить мебель. Екатерина хладнокровно приказала присутствующим лекарям подготовить письменное заключение о смерти великой княгини, указав, что ее кончина произошла по естественной причине. Она опасалась, что вероломное публичное мнение не простит ей травлю невестки или, по крайней мере, обвинит ее в ненадлежащем уходе. Тем же вечером, когда стало ясно, что Павел вне себя от горя и даже пытался выброситься из окна, Екатерина вынуждена была отвезти его в Царское Село. Однако одной только смены обстановки было недостаточно для того, чтобы умерить его тоску и облегчить несчастье. Сочувствуя горю сына, Екатерина в то же время старается отвести от себя всяческие подозрения в ответственности за неблагоприятный исход этого дела. В письме своему постоянному корреспонденту, мадам Бьельке, она пишет: «Спасти великую княгиню было свыше человеческих возможностей… Она была обречена. После смерти, по вскрытии трупа выяснилось, что для выхода плода было отверстие в четыре пальца, а плечи ребенка были шириной в восемь пальцев». Однако французский поверенный в делах в России барон де Корберон даже наполовину не был убежден в правдивости официальной версии кончины молодой великой княгини. После конфиденциального разговора на эту тему за обедом со своим соседом по столу, хирургом Моро, барон де Корберон напишет в своих «Мемуарах»: «Он сказал, что считает врачей остолопами. Цесаревна вполне могла выжить. Поистине, можно удивляться, как плохо обращались с ней. Народ возмущен, люди плачут, озлобляются. Вчера и сегодня в лавках только и слышно: „Молоденькие умирают, а старые бабы живут“. Несмотря на эти нелицеприятные разговоры, императрица не отступилась от своей версии: кончина Наталии не вменялась в вину акушеркам и не являлась следствием недосмотра или невнимания близких. Это была роковая случайность, происшедшая по воле Бога. После положенного оплакивания преждевременной утраты Екатерина в своем письме мадам Бьельке напишет фразу, окончательно подытоживающую ее отношение к покойной невестке: „Как выяснилось, она не могла иметь жизнеспособного ребенка или, скорее, произвести его на свет, и будет лучше об этом больше не вспоминать“»[7].
По приказу Ее Величества гроб с телом покойной был установлен в Александро-Невской лавре. Официальный траур не объявлялся. Великий князь в похоронах покойной участия не принимал. Что касается императрицы, то она после выноса тела распорядилась очистить апартаменты великой княгини так, чтобы ни одна вещь усопшей не вызвала у Павла горестных воспоминаний. Екатерина догадывалась, что сын, открыто не осуждая, считал ее, тем не менее, ответственной за свое несчастье. Лишенный любви, он предается ненависти. Он нуждался в мести даже и за меньшее страдание. Плача, крича и ругая всех вокруг, он как будто хотел вовлечь весь мир в свое беснование, переложить на него всю тяжесть своего горя. Более того, движимый здравым чувством самосохранения, он, таким образом, всеми силами пытался вырваться из плена своих похоронных наваждений и прилагал к этому даже больше усилий, чем те, что сочувственно предпринимала императрица. Она же, не говоря об этом своему обезумевшему от горя сыну, полагала, что ее материнская обязанность в данный момент заключается в том, чтобы срочно подыскать ему другую женщину. Не теряя времени, Екатерина ставит в известность о своих планах Потемкина, корректность которого ей была хорошо известна. Она дает ему поручение направить великого князя в Берлин, где для него необходимо будет подобрать свободную немецкую принцессу взамен предыдущей. Обязав молодую девушку принять православие, этих двух голубков тотчас же надлежало поженить в Санкт-Петербурге. Определив маршрут следования, она снабдила записку своему любовнику следующим предостережением: «Пока все не будет на мази – молчок!»
