Он помирал со смеху, вспоминая жидовскую лупку.
— Да ты врешь, — остановил я его: татары не пьют!
— Не пьют? — он презрительно усмехнулся. — На это первые! — Впрочем, он скоро переменил тему своих жалоб. — У нас теперь взять в Курской губернии: здесь село, тут деревня, куда ни подайся — церкви этто, народ, а тут глухо! Татарин праздников не соблюдает, поста не соблюдает, а нашему брату, что из Рассеи пришел, откуда взять? Поста не блюдет, а также обряд имеет: свиньи не ест; тут свиньи на поле дохнут. Сваришь это отличный борщ с салом; смеешься ему: поешь, татарин, борщу! — И! замотает головой: чушка, чушка! — Да, ешь чушка. — Кушай, говорит, твой кобылка, а мой ест чушка; кобылка кушай чистое, а чушка дрянь. Сметлив ведь поганец: кобылу-то? Нам, говорю, кобылятину запрещается есть, нам нельзя, нехристианское кушанье. — А нам, толкует, чушка нельзя! — А облупить тебя! Плюнешь да отойдешь: ах смех берет: погань, а закон свой блюдет!..
Потом он сообщил мне, что недоволен своим сынишкой: стал с татарскими девками баловаться.
— Смотри, женится на татарке, — заметил я.
— Оборони Бог! — воскликнул мой митрославец. — Такую нечисть, да в христианство принять!
— Ну, нет, брат; они держат себя строго, получше наших, — защищал я.
— Кто? Они-то? Как есть по-собачьему! Выйдет девка в поле, поймает ее татарин, и не ищи: увез к себе, там и живет с ним, жена ему называется. Мало девка, баба замужняя скажет: возьми меня к себе, не хочу с ним жить; возьмет и уедет себе к другому. И ничего! Такое у них положение. Есть одна жена, другую берет, а понравится двух иметь, третью берет. Бедный человек одну жену имеет, и ту богатый украдет, а у богатого сколько хочешь.
— Что же, они венчаются?
— Какое там венчанье! Повертятся, повертятся и готово!
Признаюсь, меня поразила эта незыблемая крепость убеждения, не зависящая ни от каких фактов, эта органическая уверенность в превосходстве всего своего и во всех отношениях над всем чужим, это ничем не оправдываемое и вместе ничем не скрываемое презрение к татарину, как к чужому. Я видел, что земляк много врал на татар без зазрения совести, но в то же время понимал, что вранье это вполне искреннее и совершенно ему необходимое. На таком несправедливом, почти животном отношении к своему и чужому коренится то инстинктивное чувство национальности, силы которого не заменит никакое образование и которое в зоологии проявляется в более грубых формах антипатии кошки к собаке. Только такое цельное, исключительное воззрение на свою племенную особенность в состоянии объяснить многие важные страницы истории народов, страницы, где особенно напряженно проявлялась народная воля и народная сила. Об измене татар во время севастопольской войны ямщик говорил, как о вещи, не подверженной ни малейшему сомнению; в этом случае он разделял печальное заблуждение общественного мнения целой России. Впрочем, такой взгляд на татарина необходим для полноты отношений русского мужика к нехристу.
