— Грузимся, фарры! — мой голос разнесся по ангару траурной эпитафией здравому смыслу.
Дайр для перевозки войск в форте был, и даже не один — их переделывали из грузовых. Тонкость была в том, что, строго говоря, все они предназначались для краткосрочных рейсов и средних широт.
Ледяная корка не относилась ни к первым, ни к последним, из–за специфического местоположения и еще более гадких атмосферных явлений в том районе считаясь наиболее опасным маршрутом во всем полушарии. По крайней мере, вопросов, почему корабль разбился именно там, не возникало.
Тайл с выводком помощников весь вчерашний день и большую часть ночи пытался сгладить противоречия между характеристиками транспорта и места назначения, но, судя по выражению его лица, чуда не произошло.
Первую вахту у штурвала несла я. Старая лоханка оказалась новее, чем я опасалась (счетовод явно постарался выделить лучшее из того, что было в форте, и не его вина, что именно это и оказалось лучшим), но норовиста была не по годам. К обеду меня сменил Тайл, я же отправилась отсыпаться после бессонной ночи.
Когда я проснулась, в грузовом отсеке стояла неестественная тишина. Ремо рассеяно почесывал загривок скальника, Коэни, сидящий рядом, дремал, почти уткнувшись лбом в плечо врача. Длинные белокурые волосы мешались с золотыми, уже отливая синим перламутром.
Вот он — голос крови. И никуда от него не деться.
Зима сидел рядом с Оглоблей — или Оглобля сидел рядом с ним? В любом случае, Маэст воспринял свою роль серьезно и с присущей ему основательностью. Зима вальяжно развалился в неудобном кресле и презрительно щурился, демонстративно ни на кого не глядя, но его выдавали руки, непрестанно дергающие за тонкие серебристые пряди, все никак не желающие дорастать до плеч.
В прежние времена его цвет волос и он сам были бы эталоном северянина. Но косы у него не было, не было даже стандартных для современного общества волос ниже плеч — были лишь эти тонкие и абсолютно прямые пряди, шелковистые, как паутинка.
И это тоже голос крови. Только иной.
Лаппо сидел в стороне от всех, там, где под потолком крепилась единственная горящая сейчас лампа. Он читал, быстро пробегая глазами строчки, и время от времени заправлял падающую на глаза прядь за ухо. Пышные, угольно–черные завитки послушно ложились прихотливыми волнами под такими же черными пальцами.
Чей это голос? Хотелось бы знать…
Второй день пути проходил во все той же сонной тишине — только Коэни переместился в кабину пилота, переводя тявканья и подвывания скальника — единственного, кто знал дорогу, — Тайлу, да дайр шел низко, почти полз, чуть ли не касаясь днищем вершин скал, как ищейка, вынюхивающая нужный путь.
