— Прости, что втянула во все это.
— Неважно. В конце концов, ты думала, что так будет лучше… Тем более, так бы и было, если бы… — он замолчал. — Кто знал.
— Вот именно. Кто знал… — я перевела взгляд на спину Ремо. Сердитое бормотание было все слышнее — начали просыпаться остальные. Настороженно–недоуменные взгляды скрещивались на пятачке в центре рубки и вспыхивали надеждой.
Я поднялась на ноги, обошла Ремо и присела на корточки напротив него. Зима бросил на меня неприязненный взгляд и прошипел:
— Уберите от меня этого недоноска!
Пока я пыталась определить, о ком именно он говорит, Ремо сделал все за меня:
— Коэни, не надо его волновать. Потом…
— Никаких потом, слышишь, ты, ящерица!
— Он действительно пришел в себя, — спокойно подвела я итог. — Браво, фарры, у нас появился шанс.
— Да что за хрень здесь вообще творится?!…
Ответ на этот вопрос излагала я. Не останавливаясь на его ругань и обвинения, замолчав, лишь договорив последнее слово из этого ответа.
Остаток ночи он пролежал в стороне от всех, судорожно кутаясь в одеяло и бессознательно шаря по карманам в поисках палочек.
Утром мы поняли, что утихла длящаяся полторы недели метель, и радовались, как дети. Тем же утром мы узнали, что не сможем связаться с фортом, и радость смыло, будто талой водой.
Зима полусидел, опираясь спиной на мягкий валик, и с каждой минутой бледнел все больше, даже когда начало казаться, что это просто невозможно. Каждая из этих минут вбивала все новые гвозди в крышку нашего гроба — Зима говорит, что чувствует себя так, будто оглох, и я верю ему. Он не пытается связаться с фортом, он пытается связаться хотя бы с кем–нибудь из нас — и не может.
Я верю ему. Такое бывает. Две недели назад это случилось с ним. С нами. Могло бы — с кем–нибудь другим. Но случилось с нами. Так вышло.
Не может везти бесконечно.
У нас есть метель, которая закончилась. У нас есть надежда.
Я говорю все это вслух, чтобы мои солдаты не пали духом сильнее, чем пали уже.
Теперь, к сожалению, мне действительно все ясно. Что делать и куда идти.
— Выходим через полчаса. Поведу я.
Ноги даже в снегоступах проваливаются в сугробы по колено, мелкая снежная крошка взвивается в воздух, засыпая капюшоны. Нельзя ни поднять, ни опустить глаз — с пронзительно–голубых зимних небес хирургической лампой светит солнце. Если посмотреть под ноги, можно увидеть его отражение на идеально отполированной корочке льда.
На выбившиеся из–под повязки короткие прядки наросли колкие льдинки, зло покусывающие щеки. Не останавливаясь, я сунула руку под капюшон, заправляя волосы. Механически пробежалась пальцами по ремням и креплениям рюкзака.
