…Оркестр умолк, и Александр, не в силах совладать с охватившим его волнением, прошептал: «Мне намного приятнее вальсировать с вами, чем со стулом!» Виттория в ответ весело рассмеялась: похоже, девушка нисколько не рассердилась на него. Что же, проиграл он или выиграл? И кого он любит теперь, Витторию или Лоранс? Мальчик ничего не понимал, лицо у него горело, сердце пылало. А подруги теперь оспаривали одна у другой удовольствие танцевать с ним… Однако ослепление своим внезапным успехом не помешало ловкому танцору в конце концов догадаться, что для девушек он всего лишь «ничего не значащая игрушка, что-то вроде волана, которым можно беззаботно перекидываться»,[20] – и рана, нанесенная его честолюбию одновременно с познанием любви, показалась ему первым шагом к тому миру, в котором человек обречен страдать даже от счастья.
В ближайшие за тем дни он поклялся себе соблазнить Лоранс, которая казалась ему все же более привлекательной, чем Виттория. Но для того чтобы произвести на девушку впечатление, необходимы были мягкие сапоги и обтягивающие брюки, как у Мио. Александр попытался объяснить матери, как важно для человека, который стремится занять видное положение в управлении, или правосудии, или даже торговле, одеваться по последней моде. Мать спорила, возражала, но пришлось в конце концов уступить – ведь удовольствие сына всегда было для Мари-Луизы превыше всего, и если он не радовался, то и ей самой все было не в радость. Сапоги оплатят в рассрочку, одежду для первого причастия быстренько переделают в соответствии с требованиями моды. Полагаясь отчасти на искусство портного и сапожника, отчасти на поучительный пример шевалье де Фобласа, Александр с успехом одолел еще остававшиеся сомнения в том, что вскоре крепость – Лоранс – сдастся на милость победителя. Пока для него шили мундир обольстителя, он время от времени встречался с ней, довольствуясь своей повседневной одеждой, прогуливался в сумерках, порой осмеливался даже прикоснуться к ее локтю или поцеловать кончики пальцев. Сделавшись же наконец счастливым обладателем сапог и обтягивающих штанов, тотчас бросился к аббату Грегуару, в доме которого жила Лоранс.
Оказалось, что она только что вышла, оставив для поклонника записку. Прочитав и перечитав изящно начертанные строки несколько раз, Александр едва не лишился чувств.
«Дорогое мое дитя, вот уже две недели, как я постоянно упрекаю себя за то, что решилась злоупотребить любезностью, которую вы считаете себя обязанным проявлять по отношению к моему дядюшке, весьма неделикатно попросившему вас быть моим кавалером, – ведь какие бы усилия вы ни прилагали, чтобы не показать, насколько вам скучны и досадны занятия, до которых вы еще не доросли, я заметила, что нарушаю уклад вашей жизни, и корю себя за это. Возвращайтесь же к вашим юным товарищам – они с нетерпением ждут вас, чтобы побегать наперегонки или поиграть в камушки. Обо мне не беспокойтесь: на то время, что мне осталось провести в доме дяди, я приняла предложение руки господина Мио. Позвольте, милый мальчик, выразить вам мою благодарность за вашу любезность и поверьте, что я искренне вам признательна.
