Смешны мы были, конечно. Смешны и очень несправедливы, когда, стоя в очереди к телефону, гнали Джека от себя и попрекали: «Братишка погиб, а тебе и дела нет! Иди-иди… Хоть не веселился бы!».
* * *
Мы позвонили. Домой возвращались понуро. Тошно нам было.
Я повел жену новой дорогой. Не хватало, подумал я, чтобы из-за несчастного Братишки и с ней, на шестом месяце, стряслась какая-нибудь беда.
Но она умолила меня свернуть к переходу.
— Я не буду подходить, не бойся! — говорила она. — Ты только сходи и посмотри. Может быть, он жив еще?
Она осталась стоять под фонарем у платформы, а я пошел к месту Братишкиной гибели.
Братишки — не было!
Убрали? Но это смешно: ночью кто-то будет убирать никому не мешающий труп… Значит, Братишка был ранен. Значит, очнулся и пополз. Вряд ли у него достало сил выбраться из глубокого кювета — значит, полз по канаве…
Я крикнул жене. И услышал ее счастливый смех в ответ.
Мы пошли вдоль железной дороги и, вглядываясь в темень придорожного кювета, в два голоса окликали:
— Братишка! Братишка!
Джек, где-то задержавшийся, догнал нас.
К чести его скажем, что первым делом он сунулся под мостик, где только что валялся его брат. Братишку не обнаружил, успокоенно махнул хвостом и побежал вместе с нами.
— Джек! Ищи! Он где-то здесь!
В ответ Джек только вилял хвостом и норовил, прыгнув повыше, облобызать каждого из нас.
Мы свернули к дому. Решено было, что завтра, едва рассветет, мы вернемся к поискам.
Путь наш лежал мимо дома Закидухи.
— Господи! — воскликнула жена. — Когда он выйдет из больницы, что мы ему скажем?
И в этот самый момент из дыры под забором вылезла белая собака с черным седлышком на спине и побежала к нам, приветственно, хотя и несколько виновато, махая хвостом.
— Братишка!!!
Это был, разумеется, он. Целый и невредимый, если не считать опухоли величиной с кулак, увенчанной короткой и глубокой ссадиной — с левой стороны, на скуле.
Жена, впав в какой-то экстаз умиления, распахнула холодильник настежь и творила ему похлебку с таким вдохновением и восторгом, словно это было жертвоприношение железнодорожному богу, пощадившему милого нам Братишку.
Досталось еды и Джеку. Мы все же чувствовали себя несколько виноватыми — за нашу клевету в его адрес. Возможно, он попросту был мудрее и опытнее нас в подобных делах и лежащему в канаве Братишке мгновенно поставил диагноз: «Шарахнуло крепко, однако оклемается…» — ну, и повел себя соответственно.
Шарахнуло Братишку действительно крепко. Его спасло, как я понимаю, то, что электричка лишь набирала скорость, и поэтому удар хоть и поверг его в глубочайший нокаут, но не убил.
