Анну Петровну — словно в тревоге и ужасе — время от времени подымало в санях. Сбрасывая тулуп и попоны, наваленные на нее, больную, она вдруг вскакивала на колени, озиралась и — снова дико падала головой в солому, увидев все то же, страшное и скушное: серое небо, серое поле и черная длинная гадюка обоза, переползающая, извиваясь, с одного пологого холма на другой.
Ее опять укрывали. Она слышала, как тяжелеет на ней ворох одежд, но тепла не было. Были только досадная тяжесть и все тот же изнуряющий, въедливый озноб, который, словно бы изнутри, точил каждую клеточку ее тела.
Подъезжал то и дело тот, чье имя она с таким трудом недавно вспомнила: Кочет. Шел рядом с санями, спешившись, виновато спрашивал одно и то ж: „Шибко худо тебе, Нюр? Да?“ — уже не победитель вовсе, побежденный победитель.
Она закрывала глаза и отвечала отчужденно, хрипло: „Ничего. Не беспокойтесь, пожалуйста…“ — и снова потрясывало сани, пошептывал снег, скрипела упряжь.
И вдруг:
— А-а-а, мать твою перемать! — кто-то дико, с сумасшедшим веселием в голосе закричал.
Анну Петровну снова подбросило.
От саней, шедших следом, прямиком в поле убегал по снегу пленный, тоненько и словно бы пьяно голося.
В распоясанной гимнастерке, босой — с одной ноги разматывалась на бегу какая-то грязно-серая тряпка — он, точно, был как пьяный, нелепо и бестолково размахивал руками.
Вслед ему весело заулюлюкали — некуда ему было бежать. До самого горизонта простиралось чистое поле.
Кочет уже был верхом. В руках его подплясывал от нетерпения куцый ладненький карабин.
Весело передернул он затвор и вдруг увидел, что Анна Петровна на него смотрит. Глаза его блудливо закосили.
Он с досадой переморщился, опустил оружие. Прокричал — с явной неохотой, в сторону, ни к кому в отдельности не обращаясь:
— Эй, хлопцы! Догони кто-нибудь!
Возница ее саней — ласковый клубнично-розовый старичок с веселым носом пьяницы и обильной сивой бородой — неожиданно оживленно потащил из-под снега винтовку.
— На кой ляд догонять? — забормотал он, прокашливаясь и стаскивая рукавицы. — Пулька догонит…
Весело захлопали со всех сторон ружья.
Человек, шутовски, отчаянно размахивая руками, оскальзываясь по насту, все бежал и бежал под уклон поля.
Чей-то молодой голос с веселой досадой матюкался после каждого своего выстрела. Так все было не всерьез…
И вдруг — пала тишина.
Никто не бежал уже, оживленно оскальзываясь, там, в снежном том поле.
И все, как по команде, посмотрели вдруг на возницу ее, который медленно опускал в этот миг свою обшарпанную трехлинейку, потом — задумчиво и серьезно повел затвором, и веселая гильза, кувыркнувшись, блеснула в воздухе и тихо пропала в соломе.
