Кафе «Четыре кота» находилось в двух шагах от нашего дома и было одним из моих любимых мест в Барселоне. Именно там в 1932 году познакомились отец и мать, и я считал, что именно очарованию этого старого кафе отчасти обязан своим появлением на свет. Притаившийся в полумраке фасад охраняли два каменных дракона, а остановившие время газовые фонари берегли воспоминания о прошлом. Войдя в кафе, посетители растворялись здесь среди теней прошлого, но не только. Счетоводы, мечтатели, начинающие гении оказывались за одним столиком с Пабло Пикассо, Исааком Альбенисом, Федерико Гарсиа Лоркой или Сальвадором Дали. Любой бродяга, заплатив за чашку кофе, мог на несколько минут почувствовать себя исторической личностью.
— Боже! Семпере, — воскликнул Барсело, увидев моего отца, — блудный сын! Чем обязан?
— Обязаны вы, дон Густаво, моему сыну, Даниелю, который только что сделал открытие.
— Тогда присоединяйтесь к нам. Сие знаменательное событие стоит отметить.
— Знаменательное? — прошептал я отцу.
— Барсело изъясняется исключительно высоким стилем, — вполголоса сказал мне отец. — Ты помалкивай, а не то он еще и не такого наговорит.
Люди за столиком потеснились, освобождая нам место, и Барсело, любивший пустить пыль в глаза, настоял на том, что угощение за его счет.
— Сколько лет отроку? — спросил он, искоса поглядывая на меня.
— Скоро одиннадцать, — гордо ответил я. Барсело лукаво улыбнулся:
— Иными словами, десять. Никогда не прибавляй себе годы, букашка, об этом позаботится сама жизнь.
Некоторые из приятелей-библиофилов пробурчали нечто одобрительное. Барсело подозвал официанта, такого древнего, что его давно уже можно было объявить памятником старины.
— Коньяк для моего друга Семпере, да самый лучший, а для его отпрыска — молочный коктейль. Ему надо расти. И еще несколько ломтиков окорока, только не такого, как в прошлый раз, понял? Вы тут не фирма «Пирелли», чтобы резиной торговать, — грозно сказал книгопродавец.
Официант кивнул и удалился, волоча ноги и душу.
— Ну что я вам говорил? — продолжил Барсело. — Откуда взяться рабочим местам, если в этой стране не увольняют даже покойников? Вспомните Сида.[1] Видно, ничего уж тут не поделаешь.
Книголюб, посасывая погасшую трубку, пристально рассматривал книгу, что я держал в руках. Несмотря на личину пустомели и болтуна, он носом чуял хороший текст, как волк — запах крови.
— Итак, — сказал Барсело, изображая безразличие, — с чем пожаловали?
Я взглянул на отца. Он кивнул. Недолго думая, я отдал книгу Барсело, и она оказалась в опытных руках. Тонкие пальцы пианиста быстро исследовали ее состояние, переплет и качество бумаги. С рассеянной улыбкой Барсело раскрыл страницу с выходными данными и, словно опытный криминалист, исследовал ее за одну минуту. Все вокруг, затаив дыхание, наблюдали за ним, словно ожидая чуда или разрешения сделать следующий вдох.
