– Я не уходила, – процедила сквозь зубы донья Лукреция. – Ригоберто вышвырнул меня вон, как шлюху. Из-за тебя!
– Не ругайся, пожалуйста. – Фончито возмущенно всплеснул руками. – Тебе это не к лицу.
Несмотря на горечь и гнев, донья Лукреция не смогла удержаться от улыбки. Ну надо же – ругани он не переносит! Подумаешь, какой чуткий, ранимый ребенок. Права Хустиниана: мальчишка – сам Вельзевул, подлая гадюка в ангельском обличье.
Заметив ее улыбку, Фончито пришел в восторг:
– Ага, ты смеешься! Значит, ты меня простила? Скажи, что простила, скажи, ну, пожалуйста, скажи.
Мальчик захлопал в ладоши, в его синих глазах, еще минуту назад полных отчаяния, заплясали веселые огоньки. Донья Лукреция заметила, что его пальцы перепачканы краской, и, сама не зная почему, разволновалась. Не хватало еще снова упасть в обморок. Какая нелепость. Она поглядела на свое отражение в зеркале у входа: щеки слегка порозовели, грудь высоко вздымалась. Донья Лукреция запахнула поплотнее пеньюар. Как ребенок может быть таким вероломным, таким циничным, таким испорченным? Хустиниана словно прочла мысли хозяйки. Ее взгляд говорил: «Не поддавайтесь, сеньора, не прощайте его. Не делайте глупостей!» Чтобы немного успокоиться, донья Лукреция отпила еще немного из стакана; от холодной воды ей стало легче.
Приободрившийся Фончито ухватил свободную руку мачехи и снова принялся ее целовать:
– Спасибо, мамочка. Я же знаю, что ты очень добрая, а иначе ни за что не решился бы прийти. Мне так хотелось показать тебе рисунки. Поговорить об Эгоне Шиле [3], о его жизни и картинах. Мне надо рассказать тебе, что я обязательно прославлюсь, и еще кучу всего. А знаешь, я буду художником. Настоящим.
Встревоженная Хустиниана только качала головой. Над Сан-Исидро сгущались сумерки, с улицы доносились рев моторов и пение автомобильных клаксонов; из окон столовой открывался привычный вид на голые ветви и скрюченные стволы олив. Падать в обморок было некогда, настало время проявить твердость.
– Ну хорошо, Фончито, – произнесла донья Лукреция с напускной строгостью. – А теперь сделай мне одолжение. Ступай домой.
– Конечно, конечно. – Мальчик проворно вскочил на ноги. – Как скажешь. Отныне я буду во всем тебя слушаться и выполнять любые твои желания. Я стану очень хорошим, вот увидишь.
Фончито выговаривал эти слова с видом грешника, который принес покаяние и вновь обрел душевное спокойствие На лоб спадали золотистые пряди, глаза сверкали от радости. Донья Лукреция не отрываясь смотрела, как мальчик лезет в задний карман за носовым платком, сморкается, подбирает с пола ранец, папку для рисунков и коробку с карандашами. Отступая к дверям, Фончито продолжал лучезарно улыбаться донье Лукреции и Хустиниане.
