— В открытом космосе так же, как в дождливую погоду, — сказала она. — Такие же звуки, негромкий тихий шелест где-то неподалеку.
— Вообще-то нет, — сказал я. — В открытом космосе вообще нет звуков.
— А ты откуда знаешь? — спросила она.
— Там нет воздуха. А без воздуха не бывает и звуков.
Она презрительно взглянула на меня.
— Так я и думала. На самом деле ты ничего не знаешь. Ты ни разу в жизни там не был, ведь правда?
— Ты что, хочешь поссориться?
Она уже собиралась отпарировать, но спохватилась и просто сказала:
— Чертов дождь.
— Тебе, по крайней мере, не приходится ездить по такой погоде, — сказал я. Но взор ее затуманился, и я подумал, что зашел в своих подтруниваниях слишком далеко.
— Эй, — окликнул я. — Как только распогодится, я повезу тебя кататься.
— Это все гормоны, — сказала она.
— При чем здесь гормоны?
— Мне пятнадцать. Мне всегда не нравилось оставаться дома. Но сейчас хоть волком вой. Мышцы напряжены, желудок сжался, и я хочу выбежать на улицу и громко кричать. Это все гормоны.
— А твои друзья? — спросил я.
— Ты что, шутишь? Они все там, играют под дождем.
— Все?
— Разумеется, кроме Гранти. Он от воды растает.
— И где же теперь Гранти?
— В морозильнике, где же еще.
— Когда-нибудь его по ошибке примут за мороженое и скормят гостям.
Она не улыбнулась. Просто кивнула, и я понял, что ничего не достиг. Она и впрямь хандрит. Я спросил, не хочется ли ей чего-нибудь.
— Только не таблеток, — сказала она. — От них я все время сплю.
— Если дать тебе возбуждающее, ты на стенки полезешь.
— Ловкий трюк, — сказала она.
— Просто это очень сильное средство. Так что, дать тебе что-нибудь, чтобы ты отвлеклась и от дождя, и от этих жутких желтых стен?
Она покачала головой.
— Я стараюсь не спать.
— Почему?
Она лишь снова покачала головой.
— Не могу спать. Не могу позволить себе спать слишком много.
Я повторил вопрос.
— Потому что, — ответила она, — я могу не проснуться.
Она говорила довольно резко, и я понял, что лучше больше не спрашивать ни о чем. Она редко сердилась на меня, но на сей раз ясно чувствовалось, что я подошел слишком близко к той черте, за которой мое общество уже не будет для нее желанным.
— Мне пора, — сказал я. — Ты обязательно проснешься.
И я ушел, и не видел ее целую неделю, и, по правде говоря, даже нечасто ее вспоминал — и из-за дождя, и из-за самоубийства в Форд-Каунти. Это самоубийство глубоко меня потрясло, ведь та женщина была еще такой молодой, ей было ради чего жить. Так, по крайней мере, я думал. Она моего мнения не разделяла и выиграла наш спор, хотя и дорогой ценой.
