Но, Боже мой, когда это было, в какой жизни: молодость, здоровье, отвага?! Теперь же Андрей не тянул и на Помпея. Какой там, к черту, Цезарь?! Тело его было слабым, немощным, плохо слушалось и подчинялось своему хозяину. Андрей не любил его, стыдился, а порой так и ненавидел. Такой же была и душа: слабой, растерянной, утратившей волю к сопротивлению. Прежде подобного с Андреем никогда не случалось или случалось очень редко.
А тут еще дома… Жизнь его с Леной с Наташей никак не налаживалась.
После возвращения Андрея Лена провела с ним в спальне две-три не очень жарких ночи, а потом вдруг заявила:
– Ты во сне кидаешься, кричишь. Я буду спать у себя.
– Спи! – без малейшего сопротивления согласился Андрей, хорошо понимая, что особого пылу и жару Лене от него, хворого и слабого, ожидать пока не приходится.
Да он и сам за долгие годы странствий, затянувшейся своей военной одиссеи порядком отвык от двухспальных кроватей, женского шепота и вздохов на соседней подушке Порой Андрей вообще не мог уснуть, пока по привычке не укрывался военным бушлатом, насквозь пропахшим табаком и пороховой гарью.
Убегая на работу рано утром (Андрею почему-то казалось, что воровски, тайком), Лена возвращалась домой лишь поздно вечером, а иногда так и ночью. И всякий раз навеселе, дышащая огнем и банкетным жаром. Андрей особо не интересовался этими ее похождениями, и Лена, видимо, оскорбленная его равнодушием, однажды вроде бы с оправдательным хохотком, а на самом деле с вызовом и раздражением объяснила ему:
– Банкеты теперь входят в мои служебные обязанности.
– Само собой разумеется, – коротко ответил Андрей, не проявив и к этому ее сообщению никакого интереса.
Действительно его ничуть не волновало, куда и зачем ходит жена по вечерам, служебные у нее обязанности или неслужебные. Ходила же она, когда его не было в городе, когда он воевал, так чего не ходить сейчас, чего уж менять давно устоявшийся образ жизни. Андрея Лена ни разу с собой не пригласила: то ли не полагалось ей появляться на банкетах и презентациях с мужем по протоколу, то ли просто забывала, что она женщина все-таки мужняя. Да и как было не забыть за столько лет разлуки и одиночества? Не Пенелопа же она на самом-то деле! Впрочем, Андрей и не пошел бы. Он трудно представлял себя на этих вечерах, среди праздных, богатых людей, которые будут смотреть на него в лучшем случае с непониманием, а в худшем – с откровенной неприязнью. Он для них чужой и незваный.
