Занятый поиском дороги и сражением с самозваным нестойким еще подлеском, Андрей понапрасну не терзал себя никакими посторонними мыслями и очень радовался, что все его прошлое, устав поспевать за ним, осталось теперь пусть и за порушенным, но все-таки блокпостом. Сюда, в зону, ему дороги нет.
Но так было лишь до первого привала. Когда же Андрей, сняв рюкзак, присел на сломанной ветром и бурей сосне, прошлое неотвратимо догнало его. Правда, уже не фронтовое, не военное, а гражданское, те два каких-то сереньких, тусклых года, которые он прожил в заброшенной «хрущевке» настоящим отшельником.
Переселившись туда, Андрей поначалу обрадовался своей свободе и независимости. Никто ему был больше не указ: ни отцы-командиры, ни Лена с Наташей, ни мнимые друзья-товарищи, от которых в любой момент так и жди предательства, удара в спину. Отвечал Андрей теперь тоже только за одного себя, не видя, не ощущая за спиной подчиненно-подопечных.
Просыпался Андрей в половине седьмого, делал, опять-таки больше по привычке, чем по необходимости, вялую, необременительную зарядку, выпивал чашку чая или кофе с бутербродом и шел на работу, которая находилась всего в двух кварталах от нового его жилья. Многие сослуживцы Андрею завидовали: не надо ездить в троллейбусах и трамваях, тратиться на дорогостоящие маршрутки, мерзнуть на остановках, бесцельно теряя время, ругаться с вечно раздраженными пассажирами и кондукторами. Андрей зависть сослуживцев понимал и, в общем-то, готов был поменяться с любым из них, живущих в более отдаленных районах. На свежем воздухе, на природе Андрей теперь за целые сутки всего и пребывал что во время этих двадцатиминутных путешествий-прогулок на работу и с работы. Врачи же ему настоятельно советовали для пользы и укрепления здоровья находиться на свежем воздухе как можно дольше. Так что удлинить путешествия Андрею, наверное, стоило бы. Ведь больше он никуда не ходил: ни в кино, ни в театры, ни на охоту-рыбалку, ни в гости к друзьям и знакомым (хотя многие Андрея и приглашали). Проведя смену в несмолкаемом шуме и грохоте молотков, он, словно рак-отшельник, запирался в своей клетушке и безвылазно сидел там, никого не впуская к себе, не испытывая никакой потребности в общении. Сослуживцы, и особенно из пьющих и выпивающих, нередко обижались на Андрея за это, намекая в дни получки, что неплохо бы собраться в холостяцкой его келье за рюмкой хорошего вина или водки, вдалеке от придирчивых, вечно обозленных жен. Но Андрей на это не шел, сторонился выпивок, шумных, драчливых мужиков, от которых после не отобьешься, будут с утра до ночи стучаться к нему в квартиру с бутылками в карманах, беспокоить соседей, жильцов да и его самого поднимать, словно по тревоге, требуя соучастия в загулах. А Андрею, кроме покоя, ничего больше не было нужно. Сослуживцы, видя такое его отчуждение, постепенно отстали и даже начали сторониться, а может, в чем и подозревать: как же, бывший офицер, «афганец» и «чеченец», герой малых войн, им, опустившимся с прежних своих высот кандидатов наук, врачей, партработников и преподавателей, не чета, не ровня. Андрей на все эти подозрения нисколько не обижался. Наоборот, они его устраивали: сослуживцы жили своей жизнью, общественно-газетной, суетной, а он своей – одиночной и молчаливой.
