Шубин сразу овладел собой. У таких людей не бывает вяло-дремотного перехода от сна к бодрствованию. Сознание с места берет предельную скорость.
Минуту или две он лежал с закрытыми глазами, не шевелясь, припоминая: «Я финн, летчик. Сбит в воздушном бою, — мысленно повторял он, как урок. — Подобран немецкой подводной лодкой. Я лейтенант. Меня зовут… Но как же меня зовут?..»
Ему стало жарко, словно он лежал в бане, на верхней полке. Он забыл свою финскую фамилию.
Имя, кажется, Аксель. Да, Аксель. А фамилия? Ринен?.. Мякинен?..
Нет, ни к чему напрягать память. Будь что будет! Надо, как всегда, идти навстречу опасности, ни на секунду не позволяя себе поддаваться панике.
Переборки и подволок чуть заметно подрагивали. Значит, подводная лодка двигалась, хоть и не очень быстро.
Шубин свесил голову с верхней койки. Он увидел спину и затылок человека, который сидел на корточках у раскрытого парусинового чемодана и копался в нем.
— Все потонут, все, — явственно произнес человек. — Он разговаривал сам с собой. — И командир потонет, и Руди, и Гейнц. А я — нет!.. — Он негромко хихикнул, потом вытащил из-под белья пачку каких-то разноцветных бумажек и, шелестя ими, принялся перелистывать. — Но где же мой Пиллау? — сердито спросил он.
Шубин кашлянул, чтобы обратить на себя его внимание.
Человек поднял голову. У него было одутловатое, невыразительное, словно бы сонное лицо. Под глазами висели мешки, щеки тряслись, как студень. Шею обматывал пестрый шарф.
— Вы, наверное, здешний штурман? — спросил Шубин. — Извините, я занял вашу койку.
Человек в пестром шарфе, не вставая с корточек, продолжал разглядывать Шубина.
— Нет, я не штурман, — сказал он наконец. — Я механик.
— А сколько времени сейчас, не можете сказать?
— Могу. Семнадцать сорок пять. Вы проспали почти восемь часов.
Восемь? Но ведь через шесть часов подводная лодка должна была подойти к берегу?
Шубин поспешно соскочил с койки.
— Я вижу, вам не терпится обняться с друзьями, — так же вяло заметил механик. — Не торопитесь. У вас еще есть время. Мы даже не подошли к опушке шхер.
Вот как! Стараясь не выдать своего волнения, Шубин отвернулся к маленькому зеркалу, вделанному в переборку, и, сняв с полочки гребешок, начал неторопливо причесываться. При этом он даже пытался насвистывать. Почему-то вспомнился тот однообразный мотив, который исполнял на губной гармошке меланхолик в шхерах.
Механик оживился.
— О, «Ауфвидерзеен»! Песенка гамбургских моряков. Вы бывали в Гамбурге?
