Молчат. И другой голос, теперь, наверно, кто-то из начальства: очень приятно, господин. Мы записали ваше имя. Вы прочитали инструкции? Телефонные разговоры личного порядка здесь не предусмотрены. Вы ведь только что приехали? Какая-нибудь экстренная необходимость? Жена? Дети?
Нет, он холост и бездетен.
Откуда же такая нервозность? Одиночество? Господин освоится и привыкнет. Просьба не будущее не беспокоить и не мешать работе. Всего хорошего. Надеемся, ха-ха, не «до свидания».
Кольцо постепенно сужается. Горизонт — розовый срез оникса. Он устал и голоден. Поднялся ни свет ни заря, поступок для него небывалый. Какая высь и какая ширь! Голова идет кругом. Говорить не с кем — тишина. Слабыми пальцами он подносит бинокль к глазам. Далекий размытый мир послушно придвигается. Дрожат и скачут верхушки прямых сосен. Вот он, Лес. Подкручивает фокусировку. Холмы. Море на самом краю земли. Забавная штука — бинокль. Он кладет его на место и плюхается в кресло. Теперь у него полное представление о предстоящей работе. Знай наблюдай. Нежный ветерок ласкает душу. Его разум балансирует на грани сна и бодрствования.
И вдруг он выныривает из дремоты. На стеклах очков пляшут кровавые сполохи. Чувства мутны, неверны. Спросонок ему видится Лес, охваченный пожаром, который он, растяпа, проморгал. Он мечется, удары сердца бьют в виски. Хватается за телефон, за бинокль. Проходит несколько томительных мгновений, прежде чем он понимает, что это солнце, всего лишь заходящее солнце дарит Лесу последние багряные лучи. Теперь ясно, где запад. Он медленно опускается в кресло. В сердце щемящая, тревожная пустота. Покинут он здесь и всеми забыт. Очки туманятся. Он снимает их и насухо вытирает.
В спустившихся сумерках отчетливо слышатся шаги.
5
К дому подходят араб и девчушка. Он поспешно поднимается из кресла. Заметили его. Остановились. Смотрят. Субтильный очкарик — редкость для этих мест. Он вежливо кивает. Старый и малая продолжают свой путь, в походке их угадывается неуверенность. Он выходит им навстречу.
Пожилой араб, оказывается, немой. На войне его лишили языка. Свои или чужие, какая теперь разница? Кому ведомы его последние, вырванные с корнем слова? В помрачневшей комнате, где в окнах гаснет прощальный луч дня, Смотритель пожимает тяжелую руку старика, нагибается, чтобы приласкать девчушку, но та испуганно отшатывается. Вот-вот круг одиночества сомкнется. Араб включает свет. Смотритель будет спать наверху.
