— Фуджин[2] должна много есть и мало плакать, — на ломаном языке сказала служанка, грустно вздохнув, присела возле Оэлун. — Слезы испортят твое лицо.
— Мне теперь все равно.
— Э-э, не надо так, не надо! — затрясла головой служанка. — Фуджин молодая, красивая — хорошо жить надо.
Она ласково прикоснулась к волосам Оэлун, принялась выбирать из них сухие колючки, нацеплявшиеся во время ночной скачки.
— Ты откуда? Как тебя зовут? — Оэлун перестала плакать, крохотная надежда затеплилась в душе: может быть, эта женщина сумеет помочь ей.
— Я из Китая. Имя мое на вашем языке Хоахчин, на нашем — Хуа Чэн. Недавно я так же, как ты сейчас, убивалась-плакала. Теперь не плачу. Привыкла. Да мне-то что, я простой человек, харачу, по-вашему. Дома была прислугой, тут то же самое. Тут даже лучше. Дома хозяин был собака злая. Бамбуковой палкой по спине бил. Ой-ой, как больно! — Хоахчин повела плечами, плаксиво сморщилась, но тут же засмеялась.
— Как ты сюда попала?
— У моего хозяина был свой хозяин, сильно большой человек. Его сам великий и светлоликий хуанди[3] отправил сюда послом. Он взял с собой моего господина, а мой господин взял меня и моего маленького брата Хо. Большого господина и моего господина тут зарезали…
Хоахчин зябко поежилась, отпустила волосы Оэлун.
За стеной юрты послышались легкие быстрые шаги. Хоахчин торопливо поднялась и, кланяясь, исчезла за дверью. Почти тотчас же в юрту вошел Есугей. Он был без оружия, только на широком поясе висел узкий нож, отделанный бронзой. Есугей сел к столику напротив, без любопытства, задумчиво посмотрел на нее, попросил:
— Не сердись, Оэлун, за вчерашнее.
У Оэлун перехватило горло. Через силу выдавила хриплое:
— Где Чиледу?
На мгновение в серых глазах Есугея вспыхнули холодные огоньки, он нахмурился.
— Вы его убили? — прошептала Оэлун, ее взгляд упал на пояс Есугея: если резко наклониться над столиком, можно успеть выдернуть нож.
— Не убили, — с досадой отозвался Есугей. — Ты не хотела его смерти, и он живет. Но если будешь напоминать о нем, я привезу тебе его голову.
Он замолчал. Молчала и Оэлун. В дымовое отверстие влетел овод, стал кружиться по юрте с назойливым жужжанием. Оэлун слушала это жужжание, смотрела на чашу с молоком; в голове, в сердце была немая пустота.
— Оэлун. — Голос Есугея прозвучал как бы издалека, она не подняла глаз, не пошевелилась. — Я не сделаю тебе зла. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Только смерть заставит меня отказаться от тебя. Запомни это, Оэлун. — Он помолчал. — Мы идем на войну. Если меня убьют, значит, небо не хотело, чтобы я стал отцом твоих детей. В случае моей смерти тебя отвезут домой. Но если я вернусь… Оэлун, ты хочешь, чтобы я вернулся живым? Молчишь?
