— Нормально, — бросил Ханси.
— Нет, давай уж лучше здесь посидим, — сказала Тита раздумчиво, — там и без нас не продохнуть: там Курицмайер с женой, Козмайер со старшим сыном и Свинмайерша с дочкой!
Ханси обалдело уставился на нее. Чтобы простые крестьяне к фабриканту Низбергеру в дом заходили — такого еще не было. Разве что Козмайеров сын корзинку с яйцами заносил или же Свинмайер соломенную крышу старинного деревянного дома подправлял.
— И чем они там занимаются, я не знаю, — продолжала Тита, — они меня просто-напросто выставили. Сказали, чтоб я не отсвечивала. У меня, видите ли, нос не дорос их дела обсуждать!
Тита надула губы и заметила, что ей, промежду прочим, глубоко безразлично, о чем они собирались с отцом говорить.
— А мне, Тита, совсем не безразлично! — воскликнул Ханси. — Чует мое сердце, тут что-то нечисто. И хотелось бы мне знать, что именно.
— У тебя, видать, тоже не все дома! — сказала Тита.
— У меня-то все дома! — ответил Ханси. И рассказал ей про то, что ему удалось невольно подслушать на Главной площади, восстановить по клочкам телеграммы и услышать через стенную перегородку у себя в комнате.
— Допустим. Ну и что же из всего этого следует? — спросила Тита.
— Что дело нечисто! Что тут обманом пахнет!
Тита Ханси не поверила.
В тот самый момент, когда Ханси и Тита сидели рядышком и Ханси делился своими подозрениями, а Тита внушала ему, что все эти подозрения ничего не значат, пока он хотя бы не узнает, кого и в чем следует подозревать, в тот самый момент они услышали, как кто-то плачет. Просто рыдает взахлеб. Они встали, вышли из коровника и в старом сарае, приспособленном господином Низбергером под любительскую столярную мастерскую, обнаружили Козмайерова Пеперла. Этот Пеперл Козмайер сидел на верстаке с зареванным лицом и в соплях. Пеперлу было пять лет. Тита ему симпатизировала — он косил в разные стороны, что встречается чрезвычайно редко.
— Пеперл, — сказала Тита, — чего ревешь?
— Бертль, что ли, врезал? — спросил Ханси.
Бертль—это старший брат Пеперла. Он чаще всего и доводил Пеперла до слез.
— Потому что они меня не принимают, говорят — нельзя! — хлюпал носом Пеперл.
— Чего нельзя, куда не принимают? — спросила Тита. Пеперл ткнул пальцем в сторону старинного деревенского дома.
Постепенно рыдания поутихли, и он смог объяснить:
— Всем жужжалку дали и мячик, а мне ничего не дали!
— Какую еще жужжалку, какой еще мячик! — Тита не могла ничего понять.
