Упал на кресло в изнеможении.
– Выпей, выпей, – опять налил государь воды в стакан. – Хочешь капель?
Сбегал за каплями, отсчитал в рюмку. Совал ему английской соли и спирта под нос. Рылеев хотел вытереть пот с лица, поискал платка, не нашёл. Государь дал ему свой. Хлопотал, суетился, ухаживал. В движениях тонкого, длинного, гибкого тела была змеиная ласковость. «Стень, стень! Оборотень!» – думал Рылеев с ужасом.
– Ах, Боже мой! Ну, разве можно так? Ну, полно же, полно! Приляг, отдохни. Хочешь вина, чаю? Закусить, поужинать?
– Ничего не надо! – простонал Рылеев и подумал с тоскою: «Когда же это кончится, Господи!»
– Можешь выслушать? – спросил государь, опять придвинул кресло, уселся и начал:
– Ну, спасибо за правду, мой друг, – взял обе руки его и пожал крепко. – Ведь нам, государям, все лгут, в кои-то веки правду услышишь. Да, всё правда, кроме одного: немцем на престоле российском не буду. Если и был, так больше не буду. Бабка моя, императрица Екатерина, тоже немка была, а взошла на престол и сделалась русскою. Так вот и я. Personne n'est plus russe de coeur que je ne le suis[76], – сказал по-французски, но тотчас поправился:– Мы оба с тобою русские – и я, Государь, и ты, бунтовщик. Ну, скажи на милость, разве могли бы говорить так, как мы с тобой, нерусские?
Что-то подобное бледной улыбке промелькнуло в лице Рылеева.
– Ну, что? – заметил её государь и тоже улыбнулся. – Говори, не бойся, – сам видишь, правды со мной бояться нечего.
– Вы очень умны, государь.
– А-а, дураком считал! Ну вот, видишь, значит, хоть в этом ошибся. Нет, не дурак. Понимаю, что плохо в России. Я сам есмь первый гражданин отечества. Никогда не имел другого желания, как видеть Россию свободною, счастливою. Да знаешь ли ты, что я, ещё великим князем, либералом был не хуже вашего? Только молчал и таил про себя. С волками жить – по-волчьи выть. Вот и выл с Аракчеевым. Чем хуже, тем лучше. Вам помогал. Ну, говори же, только правду, всю правду, чего вы хотели – конституции? Республики?
«Ну, конечно, лжёт! Стень, стень, оборотень!» – опять подумал Рылеев с ужасом. Но сильнее ужаса было любопытство жадное: «А ну-ка, попробовать, – не поверить, а только сделать вид, что верю?»
– Что ж ты молчишь? Не веришь! Боишься?
– Нет, не боюсь. Я хотел республики, – ответил Рылеев.
– Ну, слава Богу, значит, умён! – опять крепко пожал ему обе руки государь. – Я понимаю самодержавие, понимаю республику, но конституцию не понимаю. Это образ правления лживый, лукавый, развратный. И я предпочёл бы отступить до стен Китая, нежели принять оный. Видишь, как я с тобой откровенен, – плати и ты мне тем же!
